Гангстер

— Может быть, тебе стоит сказать это Пудджу? В нем есть что-то такое, отчего людям легко с ним разговаривать. Со мной большинство народу предпочитает молчать. Наверно, потому, что всегда держусь именно так, а не иначе.

— Мне очень не хочется когда-нибудь сделать что-то такое, что разочаровало бы тебя, — сказал я, медленно, с трудом выдавливая из себя слова. — Я хочу, чтобы ты гордился мною и никогда не пожалел о том, что взял меня к себе в дом.

Анджело смотрел на меня непривычно теплыми темными глазами, но ничего не говорил, солнечный свет подчеркивал глубокие резкие морщины на его лице, руки неподвижно лежали на коленях. Я знал, что он очень не любил подобных излияний чувств, но для меня было чрезвычайно важно наконец-то высказаться. Вообще-то, мне хотелось сказать ему намного больше, но я не знал, сблизит ли эта моя попытка нас или же, напротив, заставит его осторожно отступить. Он был не из тех людей, которые выставляют напоказ свои эмоции, и к тому же отлично понимал, что подобная отстраненность лишь укрепляет окружавшую его таинственность. Больше того, он питал врожденное недоверие к тем, кто с готовностью раскрывался перед другими и демонстрировал окружающим свои потаенные мысли. «Если ты знаешь, что я думаю, значит, ты знаешь, как я думаю, а это вполне может дать врагу зацепку, без которой он до меня не доберется, — сказал он как-то раз Пудджу в случайно подслушанном мною разговоре. — Кроме того, в сердце у человека должно быть тайное место, и о том, что там делается, никто не должен знать, даже самые близкие. Никто не должен заглядывать туда даже краешком Глаза».

Пуддж на такие речи всегда отвечал раскатами хохота: сам-то он обычно предпочитал рассказывать о том, что чувствовал и во что верил, даже прежде, чем его успевали спросить об этом. И если благодаря этому с Пудджем было гораздо легче общаться, то молчаливость Анджело создавала вокруг него мистический ореол. Я ощущал, что даже просто позволяя мне находиться рядом с ним, он тем самым вручал мне ключ от очень темного, но чрезвычайно специфического мира.

— Мне трудно кого-нибудь полюбить, — сказал он после продолжительного молчания. — И разочаровываюсь я тоже не так уж легко. Это помогло мне выжить даже в те дни, когда мне было все равно, буду я жив или умру. Такой я есть, и это уже не переменится. Но я знаю, что ты не станешь делать ничего такого, что разочаровало бы меня. Ты пока что не делал ничего такого, и не думаю, что когда-нибудь захочешь.

— Я даже не представляю себе, что произойдет, — с еще большим трудом выговорил я, чувствуя, как по щекам бегут невольные слезы, — если тебя и Пудджа не будет рядом. Я чувствую, что мое место — с вами. И я знаю, что пойду на что угодно, лишь бы не потерять его. Не потерять вас.

Анджело наклонился и впервые за всю мою жизнь поцеловал меня в щеку и в лоб.

— Давай-ка все же уберемся отсюда, — сказал он, — а то нас действительно запишут в друзья святош.

Я вытер слезы рукавом рубашки.

— А это было бы не так уж плохо. Пуддж говорит, что воротничок пастора — это самая лучшая маскировка. И еще он говорит, что, если все правильно спланировать, здесь можно делать деньги только так.

— Не прикидывайся глупеньким. — Мы поднялись, пробрались вдоль скамейки и, повернувшись спинами к алтарю, вышли из храма. — Церковные боссы ни за что на свете не подпустили бы отца Пудджа и близко к воротам своих владений. Они сожрали бы его еще на подходе. У этой команды мы могли бы много чему научиться.

Паблито Мунестро сидел в центральной кабинке переполненного ресторана. В одной руке он держал большой стакан рома с содовой, другую положил на бедро высокой брюнетки в черной макси-юбке и туфлях на высоких каблуках. Слева от Паблито втиснулся его старший брат Карлос, ерзавший от нетерпения в ожидании начала встречи.

— Непохоже, чтобы здесь подавали пиццу и тефтели с пюре, — сказал Карлос, окинув взглядом облицованные дубовыми панелями стены и кожу отличной выделки, которой были обтянуты кабины. На стенах красовались хрустальные бра, изготовленные в самом начале XX века, а центральное место на каждом богато убранном столе занимали свечи в подсвечниках из венецианского стекла. Люди в других кабинках были, все как один, хорошо одеты и демонстрировали хорошие манеры, присущие истинным богачам; старые деньги отлично соединялись с новыми миллионами, ежедневно делавшимися на Уолл-стрит.

— Это нейтральное заведение, — ответил Паблито, глядя на брюнетку. Потом он наклонился, галантно поцеловал ее в шею и лишь после этого добавил: — Здесь мы можем спокойно разговаривать, не опасаясь, что кто-нибудь захочет подгадить втихаря.

— Было бы клево, если бы итальянцы оказались способны хоть на что-нибудь, кроме разговоров, — заметил Карлос, с явным отвращением махнув рукой. — Мы уже истоптали чуть не половину их команды, а они даже не попытались отмахнуться. Копы, и те создают нам куда больше проблем. А если честно, когда все начиналось, я даже и не надеялся дожить до этого дня.