Гангутцы

На берег Хорсена он вылез обессиленный. Неравное состязание с врагом кончилось, и Алеша сразу почувствовал, как он устал. Его знобило. Шатаясь, он пошел по тропинке вверх мимо лазарета.

У лазарета его окружили раненые. В лазарет все время доносился шум перестрелки, то угасающей, то вспыхивающей с новой силой. Раненые волновались, требовали сведений. Санитары не могли совладать с ними. Кто мог хоть ползти, выползал наружу. Там, притулясь к каменной стене и обняв здоровой рукой снайперскую винтовку, всю ночь и весь день сидел Григорий Беда. Санитары его не тревожили. Ему и поесть приносили сюда. Глаза его были полузакрыты, будто он от усталости дремал и чего-то ждал. Но он слушал, чутко слушал и понимал все, что происходит там. Изредка он бросал товарищам:

— Фуруэн бьет… Кажись, атакуют… Держатся!..

И это «держатся» тотчас передавалось в лазарет лежачим как утешение.

Раненые с удивлением смотрели на полуголого Алешу, расспрашивали, что там произошло и почему он приплыл. Но Алеша считал невозможным что-либо рассказать до встречи с Граниным. Он лишь на минуту присел рядом с Бедой, перевел дух, шепнул Беде, что все в порядке, и направился в Кротовую нору.

Посиневший от холода, в одних трусах, с израненными на острых камнях ногами, он предстал перед Граниным.

Гранин вытащил из-под койки сундучок, достал брюки, тельняшку и ботинки.

— Надевай, — подал он все это Алеше. — Да вот выпей еще порцию, — Гранин налил из своей фляги в порционный стаканчик спирту. — Для здоровья и тебе можно!

Алеша оделся, впервые в жизни выпил спирту, и ему стало сразу тепло.

— Политрук просит артиллерийского огня вперед, за лощинку, — доложил он. — Очень нажимают финны. Собираются атаковать. Еще матросы спрашивают: нельзя ли нам самим ударить?

— А тебя кто послал? Матросы или политрук?

— Виноват, товарищ капитан. Политрук.

— Ну, то-то. Тогда не задавай лишних вопросов. На карте можешь показать расположение?

— Могу.

— Где погиб Фетисов?

— Вот здесь. В бухту заходить нельзя, он предупредил нас семафором. Вот тут дерево, к нему можно подходить и высаживаться…

— Пивоваров, отправь на Талькагрунд сигнальщика, пусть просемафорит, чтобы держались на месте до вечера. И связь надо скорее восстановить. Командируй телефониста. Подбери похрабрее кого-нибудь. Чтобы обязательно на прямую дотянул.

— Разрешите возвращаться, товарищ капитан? — спросил Алеша.

— Никуда тебя больше не пущу. Марш в капонир роты. Там отдыхай.

В гранинской одежде, без бушлата, Алеша вышел из Кротовой норы. Кружилась голова. Он добрел до пещеры и лег спать.

Спал он беспокойно, всхлипывая, зовя Фетисова, просыпаясь и снова забываясь в тревоге.

Проснулся, когда в амбразуру уже не падал свет. Кто-то рядом копошился во тьме.

— Это кто? Отделенный? — Алеша разглядел Щербаковского, тот набивал патронами диск для автомата.

— Твой от-деленный т-еперь Б-архатов. Ив-ван Петрович Щ-ербаковский в девятнадцать ноль-ноль назначен к-омандиром особого взвода!

— Вы куда, товарищ командир взвода? — обеспокоился Алеша.

— Ос-собое задание! — с гордостью произнес Щербаковский. — Не зря к-капитан держал нас в резерве. П-пойдем на Эльмхольм с тыла.

— Что же вы меня не будите? — Алеша вскочил с нар.

— Лежи, лежи. К-апитан приказал тебя не брать. П-пусть, говорит, отдыхает…

Но Алеша, полуодетый, выскочил из пещеры следом за Щербаковским и побежал к Кротовой норе, к Гранину.

* * *

Телефонист Червонцев восстанавливал связь «Осоки» с «Камышом».

В резиновую шлюпку он положил катушку с проводом, один конец закрепил на Хорсене, а другой потянул к Эльмхольму.

Резиновую шлюпку носило по волнам и швыряло, как мяч. Море вдруг проглатывало ее вместе с гребцом, и тогда на поверхности оставался лишь бесконечный провод; потом море выплевывало шлюпку на гребень вала, Червонцев снова налегал на весла, греб, натягивая и разматывая провод. Катушка, скрипя, раскручивалась. Шлюпка виляла от волны к волне. Червонцев опасался, что при таких зигзагах провода не хватит.

Провод кончился в нескольких метрах от Эльмхольма. Там Червонцева ждали. Со скалы ему бросили связанный жгутом моток. Волна швырнула шлюпку, и Червонцев мотка не поймал.

Телефонист с Эльмхольма, не раздеваясь, бросился в залив, поймал моток и подплыл с ним к шлюпке.

Червонцев соединил Эльмхольм со штабом отряда на прямую и повернул к Талькогрунду — восстанавливать запасную линию связи.

Телефонист вылез из воды на скалу и доложил Гончарову, что связь с отрядом восстановлена.

Гончаров, раненный осколком мины, лежал в ямке, выдолбленной санитаром Парамошковым. Вокруг ямки протянулся брустверчик, уже достаточно высокий, чтобы укрыть Гончарова от новых опасностей. Однако Парамошков все время не отходил от политрука, стараясь загораживать его своим немощным телом при обстреле.

Телефонист, мокрый, стуча зубами, лежал рядом с окопом и крутил ручку телефона.

— Возьми, Сиваш, бушлат орленка и переоденься, — сказал ему Гончаров.

Телефонист нерешительно взглянул на одежду Алеши, лежащую рядом с окопом, — поверх бескозырки кто-то положил и автомат, подаренный Алеше Щербаковским, — и отказался.