Ганнибал

Так же поступает Лансель по отношению к друзьям и врагам своего кумира. Человек, враждебный Ганнибалу, не может рассчитывать на особую снисходительность с его стороны. И наоборот. Лансель, как мы помним, постоянно восхищается научной добросовестностью Полибия, постоянно твердит, что одно его слово перевешивает на чаше весов все другие свидетельства. Но вот его любимец Полибий сообщает, что в 218 году до н. э. консула спас его юный сын Сципион, будущий победитель Ганнибала. Этого невинного факта достаточно, чтобы Полибий потерял в глазах автора весь свой авторитет. Он отвергает это сообщение, хотя для этого нет никаких мало-мальски разумных оснований. Но разве можно допустить, чтобы тот, кто разбил Ганнибала при Заме, совершил подобный подвиг?! Впрочем — и я с радостью отмечаю эту черту, — Лансель отнюдь не принадлежит к числу тех фанатичных поклонников Ганнибала, которые из чрезмерной почтительности к пунийскому полководцу считают своим долгом облить грязью его победителя. Вначале, правда, кажется, что Лансель отдал дань этой традиции. Он, как мы видели, горячо доказывает, что Сципион не спасал своего отца, вообще он представляет нам римского героя тщеславным человеком, искусно симулирующим божественное вдохновение. Но постепенно автор освобождается от этой тенденции. Сципион в его изображении становится все привлекательнее и привлекательнее. Прямо кажется, что, все ближе присматриваясь к римлянину, ученый покоряется его душевным благородством, великодушием и «рыцарственным поведением» (выражение Ланселя). Заканчивает он рассказ о Сципионе такими словами: «Он не удостоился ни культа, ни памятников, если не считать тех, что соотечественники воздвигли в его честь в своих сердцах; зато прекраснее таких монументов нет ничего на свете». Впрочем, это наблюдение отнюдь не противоречит отмеченной нами черте Ланселя. Ведь вначале Сципион выступает как сила, сокрушившая Ганнибала, а потому, разумеется, не может вызвать особых симпатий автора. Но по иронии судьбы тот же Сципион во второй части книги становится ангелом-хранителем Ганнибала, ибо он великодушно защищал своего поверженного противника. И, естественно, это благородство не могло не тронуть Ланселя. Но вернемся к Ганнибалу.

Говоря о пунийском вожде, нельзя не упомянуть об одной загадке, которая вот уже столько веков волнует человечество. Этот великий полководец вторгся в Италию, одно за другим разбил три римских войска и, наконец, при Каннах полностью уничтожил колоссальную римскую армию. До сей поры все ясно и понятно. Но дальше происходят странные вещи. Почему-то после Канн не следует решительной победы. Ганнибал воюет еще 14 лет в Италии, причем все более и более там «завязает» (термин Ланселя). Что же произошло? В чем причина столь страшной неудачи Ганнибала? Лансель вслед за К. Нейманом, Э. Т. Сальмоном и Г. Босси полагает, что цель пунийца заключалась не в том, чтобы уничтожить Рим — он хотел разрушить италийский союз и вытеснить римлян на север. Этот план он и начал осуществлять после Канн. Мне представляется такая реконструкция ошибочной. В самом деле. Война продолжалась уже 14 лет. Римляне медленно, но верно теснили Ганнибала на юг. Такой великий стратег должен был понять свою ошибку уже года через три, а после падения Капуи надежд не оставалось вовсе. Но он провел на юге еще 10 лет. Чем это объяснить?

Мне кажется, что более правы античные авторы. Они единодушно утверждают, что Ганнибал рассчитывал на «молниеносную» войну. Согласно Ливию, глядя на Италию с высоты Альп, он говорил, что одна, много две битвы положат к его ногам Рим. По Полибию, в первый же год войны (218) Ганнибал был очень взволнован, узнав, что консул хочет отложить битву. Ибо он понимал, что время работает не на него, а на римлян. Если бы он знал тогда, когда так волновался из-за нескольких месяцев, что ему предстоит воевать в Италии еще 16 лет! Поэтому первые два года Ганнибал страстно стремился к генеральной битве. После Канн он решил, что генеральное сражение уже выиграл и, по-видимому, совершенно успокоился. Он ждал посольства из Рима. Когда же оно не прибыло, он сам отправил в Рим посла, уверенный, что ни о какой борьбе теперь не может идти речи. Но, к его изумлению, посла даже не приняли. «Невзирая на понесенные в битвах тяжкие поражения… на то, что с минуты на минуту опасность угрожала самому существованию города, невзирая на это, сенаторы… не забыли веления долга… И Ганнибал не столько радовался победе, сколько изумлялся и унывал при виде несокрушимого мужества, какое эти люди проявили в принятом решении», — пишет Полибий (VI, 58, 7-13).