Ганнибал-Победитель

   — А как это получилось, Негг, что ты принёс мне поесть? Кто тебе велел?

   — Связка жемчуга.

   — Что это значит?

   — Я слышал и видел, как нанизывалась эта связка, и вот она добралась и до меня. А лучшая жемчужина в ней, самая большая и великолепная, конечно же Ганнибал. Приказ Главнокомандующего может добраться в сто раз дальше, чем червь в кишках у великана. Он передаётся от начальника к начальнику, затем от солдата к солдату, как в восходяще-нисходящей гамме, и по мере этой передачи жемчужины делаются всё мельче и мельче. Так ведь всегда и бывает с изящной ниткой жемчуга, правда?

   — Ты по обыкновению несёшь чушь. Тебе удалось продать жеребца?

   — Нет. Здесь очень плохо со спросом. Никто не понимает собственной выгоды.

   — Кроме тебя?

   — Я собираю корм для коня в укор одному глупцу. Когда наверху придётся туго, покупатель заплатит и за коня, и за корм.

   — И ты по-прежнему надеешься, что им стану я?

   — Я уверен в этом! Я и зерна прикупил у фуражира.

   — Значит, вы оба нарушили воинскую дисциплину.

   — Нет, если всё останется между нами.

   — Я донесу на вас.

   — Только не ты.

   — Выдачу зерна собираются ограничить.

   — Слонам, естественно, достаётся больше всех. Мне надо бы получать двойную порцию.

   — Тебе не мешает спустить живот.

   — Ты либо забьёшь Медовое Копыто, — упорствует Негг, — либо купишь моего коня, гружённого продовольствием.

   — И что будет с твоим конём, если он станет моим?

   — Мы съедим его.

   — И заплатить за это должен буду я?

   — Каждому приходится платить за выживание, благородным господам больше, чем прочим, менее благородным.

   — Ты, Негг, ещё менее благороден, чем самые неблагородные. Ты торгаш и мошенник.

   — Ты смеёшься, карфагенянин. Над чем?

   — Разумеется, над тобой. А почему ты всё время жмуришься?

   — Потому что ты ослепителен, как солнце, господин.

   — Если от меня идёт солнечный свет, то от тебя — вонь.

   — Я смеюсь до глубины души!

   — Тогда я рассмешу тебя и того больше, чтоб ты вылез из своей глубины на поверхность. Сейчас ты всё поймёшь.

У нас в Карфагене есть полководец, который абсолютно серьёзно написал Ганнибалу... Как ты думаешь, что?

   — Я ещё смеюсь, господин полководец.

   — Итак, он написал: чтобы перейти через Альпы, нужно сначала приучить солдат есть человечину. Если Ганнибал этого не сделает, ему не преодолеть их. Все, как один, умрут от голода.

   — Вот видишь, господин. Нет ничего зазорного в том, чтобы полководец питался голодающими лошадьми.

   — Не воображай, будто солдаты Ганнибала станут каннибалами.

   — Что мне воображать? Поживём — увидим... А воздух тем временем посвежел, зловоние исчезло. Как я и предсказывал, ветер переменился. Теперь ты можешь есть на улице, хозяин.

Негг прав. Облака разогнаны, ветер дует с другой стороны. Я оглядываюсь вокруг и не столько удивляюсь, сколько пугаюсь. Пейзаж вдруг одновременно расширился и углубился. Альпы возвышаются ещё более величественно, чем прежде, тогда как пастбищные земли около Куларо опустились ниже. Исара превратилась в теснимый глыбами скромный ручеёк. Этими перевоплощениями мы обязаны игре света, который внёс свои поправки в масштабы и размеры. Если я поднимаю взгляд кверху, приходится опустить его из-за лёгкого головокружения. Если я опускаю его вниз, меня словно заставляют поднять его по плавной спирали. Если я смотрю на Негга, тот смыкает веки, крупные шероховатые веки, напоминающие устричную раковину. Надо ртом недвижно нависают усы.

   — Я поем здесь, на крыльце, — отзываюсь я.

   — Я так и думал.

   — А ты ел?

   — Кажется, да. Господин, я не рассказал кое-чего ещё.

   — Только ни слова про коня.

   — Ни в коем случае. Сейчас речь пойдёт о другом.

   — Почему ты умолк?

   — Ты приступил к еде. Когда кто-нибудь начинает есть, я тоже это делаю, понарошку.

   — Что ты хотел сказать?

   — Теперь я отвечаю за то, чтобы ты в целости и сохранности перебрался через Альпы.

   — Кто так распорядился?

   — Ганнибал, кто же ещё?!

   — По «связке жемчуга»?

   — А как иначе? Ганнибал невзлюбил меня. Говорят, я унизил его достоинство.

   — Ганнибал ведёт беседы с кем угодно. Копейщик ты или кто другой, не имеет значения.

   — В моём случае очень даже имеет. Ему, видите ли, напели, будто я выставил его на горе в смешном виде. То, что я там сделал, — ерунда. Послушать их разговоры, так мне впору отдавать назад и жеребца, и кошель с деньгами. Я не должен был поднимать Ганнибала над головой, не должен был взваливать его на спину. Если послушать, что болтают люди, я вообще не должен был ничего делать. От моего вмешательства, утверждают они, пострадала Ганнибалова репутация. Моё вмешательство было излишним, говорят завистники. Очевидцы происшедшего рассказывают о нём тем, кого там не было. Солдаты сидят у костров и хохочут над этими рассказами. Они придумывают собственные версии и плетут многословные истории на основе того, что им показалось. Из-за меня Ганнибала поднимают на смех. Этого он мне никогда не простит. И ещё: он не получил ни царапины. Посему даётся понять, что мне вообще не следовало вмешиваться. Такое впечатление, будто сподвижники Ганнибала предпочли бы видеть его мёртвым или хотя бы при смерти. На худой конец — пусть бы вывихнул ногу или растянул сухожилие.