Ганнибал. Роман о Карфагене

— Я очень долго ждал встречи с тобой, — голос Корнелия дрогнул от волнения, он присел и подпер подбородок кулаком.

— Я тоже хотел повидать тебя, — спокойно ответил Ганнибал, — когда узнал, как ловко и умело ты захватил Новый Кархедон. По-моему, нам с тобой не нужно мериться силами. Вся Ойкумена знает, что они приблизительно равны.

Со стороны лагеря Ганнибала донесся рев слона. В жарком безветренном воздухе он прозвучал особенно отчетливо. Сципион стер улыбку с лица, принял озабоченный вид и сцепил пальцы так плотно, что побелели костяшки.

— Нам все-таки придется завтра помериться силами в этой цветущей долине, если, конечно, мы не договоримся.

— Две большие армии, — Ганнибал улыбнулся краешками губ, его руки расслабленно лежали на коленях, — два превосходных, одинаково одаренных стратега равны. Поэтому исход битвы может решить лишь случай, то есть нечто непредсказуемое. Неужели, римлянин, ты готов вверить ему свою судьбу, судьбу своих воинов и благополучие Рима? Неужели ты желаешь целиком зависеть от шара Тихе [167]? Я лично готов достичь мира с тобой на любых справедливых условиях.

— Это вам следовало сделать двадцать лет назад, когда ты осмелился напасть на союзный с нами город Сагунт.

— Ты забываешь, Корнелий, что тогдашний стратег Иберии Гадзрубал и ваш великий Квинт Фабий Максим подписали договор, по которому пунам отходили все земли южнее Ибера. А ведь именно там находилась Заканта, с которой вы уже на следующий год заключили союз. Так кто первым нарушил договор?

— Квинт Фабий Максим, Спаситель отечества и Щит Рима, умер в прошлом году, — Сципион разжал пальцы и призывно вскинул руки. — Мы же говорим о нынешних временах, пун.

— На них зиждется будущее, а если основание плохо воздвигнуто и покрыто трещинами, дом может рухнуть.

— Мы с тобой не зодчие, а воины, пун, — Корнелий с силой начал ковырять рыхлую землю. — Поэтому давай лучше поговорим о войне.

— Лучше бы двум прославленным стратегам стать миротворцами, — медленно, подбирая и взвешивая каждое слово, будто убеждая не только собеседника, но и себя, проговорил Ганнибал. — И тогда, римлянин, люди будут произносить наши имена с придыханием. Если же мы сойдемся завтра в жаркой схватке — отношение звезд, богов и потомков останется к нам прежним. Пойми — ни твоя, ни моя победа уже не преумножат нашей славы.

Антигон, за всю свою долгую жизнь участвовавший во многих переговорах и, как никто другой, умевший торговаться и убеждать, теперь замер как вкопанный, боясь даже неосторожным жестом выдать свое присутствие. Он по достоинству оценил проницательность Ганнибала. Стратегу было достаточно только приглядеться к римлянину, чтобы понять: Сципионом двигало исключительно честолюбие и жажда еще большей славы. Гораздо меньше его волновали будущее Рима или судьба почти половины Ойкумены. Ганнибал же, напротив, был готов заключить мир чуть ли не любой пеной. Антигон вздохнул и тут же поймал на себе недовольный взгляд Сципиона.

— Успокойся, эллин.

— Если уж переводчику нечего делать, пусть ему хоть не запрещают вздыхать, — неудачно пошутил Антигон.

— Ладно, хорошо, — коротко бросил Сципион, сдвигая седеющие брови. — Так каковы твои условия, пун?

— Я не вправе их ставить, Корнелий, — Ганнибал вытянул руку с приподнятой ладонью. — Пусть этим занимаются люди, чувствующие свое превосходство над другими. Те же, кто равен между собой, должны лишь выражать пожелания и искать сближения друг с другом.

— О чем ты говоришь, Ганнибал! Как я могу объяснить такое моим воинам? Как я вообще потом им в глаза посмотрю? Мы разгромили ваши войска в Иберии и Африке. У многих моих легионеров отцы погибли при Каннах и на Тразименском озере. Они жаждут мести, а я, видите ли, буду убеждать их в необходимости пойти на уступки. Нет, ничего не выйдет!

— А многие из моих воинов, римлянин, участвовали в этих битвах. Они еще помнят толпы бегущих в панике врагов. Они разгромили тебя и твоего отца при Тицине, правда, тогда ты был еще в очень юном возрасте. Именно от этих рук пали Фламиний и Эмилий Павел. Именно они отправили Клавдия Марцелла к его далеким предкам. И они хорошо знают, что римлян можно побеждать, — он помедлил немного, а затем вскинул ладони вверх. — Запомни одно: ты шел от победы к победе и сделался любимцем вашего бога Марса, звезд и своих легионеров. Ты уже превзошел своего отца, дядю и по праву считаешься величайшим стратегом Рима. Впоследствии тебя, бесспорно, будут сравнивать с Ксерксом, Дарием [168], Фемистоклом [169], Александром, Пирром и конечно же с Гамилькаром и мной. Но, как я уже сказал, еще одна победа ничего не прибавит к твоей славе. Однако, если ты откажешься от заключения мира на приемлемых для обеих сторон условиях и решишься на битву, о тебе скажут: он, разумеется, велик, но он не знает разницы между разумной отвагой и тем безумием, которое легкомысленные люди принимают за смелость.

После продолжительного молчания римлянин провел рукой по отекшему после бессонной ночи лицу и устало, даже как-то безразлично спросил:

— Что ты предлагаешь?