Ганс и Грета

Старикъ пожалъ плечами.

– Вотъ нашелъ человка! Мне ли бдняку имть дло съ такимъ богачомъ, какъ Репк? Онъ со мною и двухъ словъ не сказалъ въ жизни!

Гансъ посмотрлъ на него съ удивленіемъ. Какъ, разве не Репк вышелъ сейчасъ отъ Клауса? А старикъ уврялъ, что не знаетъ его и никогда не говорилъ съ Репк ни слова.

Очевидно Клаусъ солгалъ; но Гансъ, разумется, не высказалъ своей мысли. Онъ сказалъ только:

– Впрочемъ, бда не велика! Свтъ не клиномъ сошелся! Найду себе мсто гд-нибудь.

Старикъ покачалъ головой.

– Не уходи отсюда, Гансъ! Оставайся лучше у насъ, трудись честно и…

– И умирай съ голоду, какъ собака, хотите вы сказать, – и Гансъ улыбнулся своему замчанію.

– Ты самъ виноватъ во всемъ, Гансъ, самъ виноватъ! Не захочешь, не умрешь съ голоду! Ты рослый и сильный малый; цлою головою выше покойнаго отца, а онъ тоже былъ не маленькаго роста, значитъ, ты можешь сдлать вдвое больше, чмъ онъ.

– А онъ-то что длалъ? Пилъ безъ просыпу до самой смерти? Это-то и я смогу, когда у меня заведутся деньги.

Онъ опустилъ руки въ карманы, вывернулъ ихъ и опять засмялся, какъ будто пріятне всего на свт было имть пустые карманы.

– Что онъ длалъ? А вотъ что: онъ могъ, не прицливаясь, попасть оленю въ самую лопатку! Вотъ что онъ могъ сдлать.

У Ганса отъ страха выпала трубка изъ рукъ. Въ тон старика было что-то, положившее конецъ долголтнимъ сомнніямъ и догадкамъ Ганса объ этомъ темномъ эпизод изъ жизни отца.

– Откуда вы это знаете? – пробормоталъ опъ.

– Мы еще объ этомъ потолкуемъ, – возразилъ старикъ. – А теперь, Гансъ, убирайся! Мы довольно поболтали съ тобой. Да, постой Гансъ, выпей глотокъ водки, теб это будетъ полезно на дорогу.

Онъ подалъ Гансу большую бутыль. Гансъ приложилъ ее къ губамъ. Такой водки ему давно не приходилось пить. Онъ пилъ долго, не отрываясь отъ бутылки.

– Дай и мн, – сказалъ старикъ, когда Гансъ наконецъ опустилъ бутылку.

Клаусъ выпилъ.

– За нашу дружбу, Гансъ!

И Гансъ долженъ былъ чокнуться и выпить еще.

– Послушай, – сказалъ старикъ, – оставь и мн глотокъ, я хочу еще выпить за твое здоровье.

– За ваше здоровье и за мое, – сказалъ Гансъ и громко засмялся.

– Тсъ! – сказалъ старикъ. – Насъ могутъ подслушать, а того, что я скажу теб, никто не долженъ знать. За отцовское ружье, Гансъ!

Гансъ вырвалъ почти у старика бутылку изъ рукъ.

– Да, выпьемъ за ружье! Да, здравствуютъ ружье и лсъ!

Онъ опорожнилъ бутылку и бросилъ ее въ уголъ, такъ что осколки разлетлись во вс стороны и собаки съ дикимъ лаемъ выбжали изъ своихъ угловъ.

– Молчать! Смирно, черти! – закричалъ старикъ, подходя къ нимъ. Собаки сейчасъ притихли и забились опять въ свои углы.

Гансъ заломилъ шапку на бекрень н вдругъ вскочилъ съ своего ящика.

– Ахъ, ты старый бездлыіикъ! – и онъ потрепалъ по плечу Клауса съ такою силой, что тотъ такъ и прислъ на стулъ.

– Не будь ты такой запачканный, оборванный карапузикъ, я бы право обнялъ тебя! Покойной ночи, братецъ! Обними меня, а Грет продай туфли изъ раскаленнаго желза. Пусть она танцуетъ въ нихъ на своей свадьб, хоть съ самимъ сатаной.

Гансъ, шатаясь пошелъ къ двери, но нагибаясь, чтобы пройти въ нее, потерялъ равновсіе и полетлъ черезъ дорогу почти прямо въ ручей.

Потомъ онъ опять выпрямился и пошелъ по дорог въ деревню, насвистывая псенку: «Когда ружья, ружья стрляютъ». – Хоть бы мн встртиться съ кмъ-нибудь!…

– Ну, попадись мн теперь одинъ изъ негодяевъ, которые отравили всю жизнь мою, я бы его такъ отдлалъ, что онъ долго помнилъ бы меня! – Разсуждая самъ съ собою, насвистывая, напвая и маршируя, какъ на смотру, прошелъ Гансъ по всей деревн. По деревенскому было уже поздно – почти девять часовъ. Хотя дождь давно пересталъ, но улица была пуста. Въ низенькихъ окнахъ виднлся свтъ масляныхъ лампъ и сальныхъ свчей. Иногда въ окн появлялась голова, чтобы посмотрть, кто тамъ шумитъ на улиц. При этомъ Гансъ всякій разъ громко иронически смялся. У трактира стояло нсколько человкъ. Гансъ имъ закричалъ, чтобы они подошли къ нему, если они не презрнные трусы, но вмсто отвта эти люди бросились стремглавъ въ шинокъ. Гансъ разбранил ихъ и еще громче засмялся имъ вслдъ. Такъ онъ дошелъ до пруда, минуя свой домъ. Тамъ онъ остановился и сталъ смотрть на темную воду, которая тихо плескалась объ утесистый откосъ дорожки, огибавшей оба пруда.

– Тамъ было бы хорошо, – сказалъ Гансъ, – но она,пожалуй, и не заплачетъ, когда меня завтра вытащатъ изъ воды. Она еще обрадуется, что избавилась отъ меня! Нтъ, я ей не доставлю этой радости.

И вспомнилась ему старинная псенка про двушку, которую любили два молодца. Онъ изъ нея помнилъ только два стиха:

„Въ часъ разлуки пастушокъ

Пролилъ горькихъ слезъ потокъ.“

Сердце его ныло. Онъ слъ на камень, закрылъ лицо руками, облокотился на деревянныя перила и горько заплакалъ. Но онъ скоро опомнился, всталъ и повернулъ назадъ, по дорог къ дому.