Гапур — тезка героя

Голос Гамида Башировича напоминал мне, что я должен спрашивать с себя за каждый поступок и за каждое слово.

Может, так оно и должно быть. Но у меня это не получается! А почему не получается — сам не знаю…

Я вздохнул и перевернулся на другой бок.

«Отворачивайся не отворачивайся, — сказал человек с голосом учителя, — тебе еще придется над этим подумать».

Вот беда — так мне и заснуть не дадут.

«И что вы навалились на меня? — с ожесточением подумал я о голосах. — Выбор профессии, записи в «Амбарную книгу», дополнительные занятия по русскому, — вы что, забыли, что сейчас каникулы?! А что делают ребята в каникулы? Никакими серьезными вопросами головы себе не забивают! Если это неизвестно маме, бабушке, дяде Абу и Гамиду Башировичу, то мне отлично известно. И коли так, да здравствуют каникулы! Да здравствуют несерьезные, веселые каникулы длиной в целых три месяца!»

И, отругав так человечков, мешавших мне спать, я быстро и спокойно заснул.

ВТОРОЙ ДЕНЬ КАНИКУЛ

Сегодня я решил немножко порисовать.

Я вообще люблю рисовать. И тем более странно, что по рисованию у меня тройка.

Я рисую все подряд: наш дом, огород, корову, небо, солнце, горы и, конечно, тракторы и самолеты. Но это то, что при желании я могу видеть каждый день. А есть вещи, которые я или совсем не видел, или видел мельком, — например, на экране в клубе, когда папа Сулеймана показывает кино, по телевизору, купленному недавно объездчиком Иналом. Это Москва, это пушки и танки, проходящие парадом по Красной площади, это атомный ледокол «Ленин», это, наконец, ракеты…

Я все это тоже рисую. И, наверное, потому что многое мне самому приходится додумывать, рисунки у меня не всегда правильные.

Этой весной я нарисовал танк. Он шел громить фашистов. Одной пушки ему, конечно, было мало. Нужно было, по крайней мере, еще три. Я их взял и пририсовал.

Но что такое четыре пушки? Разве это так много? Когда дерешься с фашистами, лучше иметь восемь пушек!..

Я подрисовывал пушку за пушкой, пока у танка не стало ровно двадцать пушек. Он теперь походил на ежа, ощетиненного иглами.

Танк я назвал «Революционер Гапур Ахриев». Ох и испугались фашисты, когда его увидели! Шутка ли, идет бронированное чудовище и стреляет сразу из двадцати пушек!

Но у Гамида Башировича, которому я показал рисунок, мое изобретение восторга не вызвало. Он сказал, что такого танка не существует. Ведь нужно двадцать заряжающих, чтобы обслужить все орудия, — а где их разместить?

Я не мог не согласиться с доводами учителя. И все-таки в глубине души мне было жаль расставаться с двадцатипушечным «Революционером Гапуром Ахриевым»…

Бабушка очень интересуется моими рисунками. Она говорит, что они ей нравятся. Она даже забрала у меня рисунок танка и спрятала его в свой ларь.

— Твой танк на сунжа-юртовский похож, — сказала бабушка.

— На сунжа-юртовский? — удивился я. — Разве у нас был танк?

— Даже полтора, а не один, — с гордостью ответила бабушка.

Я сначала ничего не мог понять. И понял только тогда, когда бабушка рассказала мне, как жили люди в годы войны с фашистами. Что за суровое время было! Почти все мужчины аула ушли на фронт. Мой папа и дядя Абу ушли даже раньше других — в первый день войны они отправились в район и подали заявления, что просят считать их добровольцами, и пусть им немедленно выдадут оружие — они готовы вступить в бой с врагами хоть сейчас!

В ауле остались старики, женщины и дети. Жилось им голодно, трудно. Каждую меру зерна, каждый клок овечьей шерсти они отдавали родине. Тогда даже лозунг был такой: «Все для фронта, все для победы!»

А все — это, значит, не только хлеб и шерсть. Раз сошлись в правлении колхоза старики и стали говорить между собой, что, мол, надо бы получше помогать фронту. Почему, например, не собрать по дворам теплые вещи? Скоро зима, и сыновьям на фронте в окопах будет холодно без варежек и теплых носков, а тут и подоспеют подарки из Сунжа-Юрта. Разве это плохо? И все старики подтвердили: «Хорошо. Так тому и быть». Но тут самый старый из присутствовавших, самый седобородый, окинул взглядом товарищей, будто хотел, чтобы они поняли его, и молча положил на стол свою смушковую папаху. Тогда остальные старики — а было их девять человек — сняли свои папахи и положили их на стол рядом с первой…

Десять папах лежало на столе — десять смушковых папах для храбрых воинов, защищавших нашу страну от фашистов… А старики вышли на улицу без головных уборов — никогда раньше они так не ходили…

Горцу шапку потерять, что честь потерять. Но тут было совсем другое дело. Решив отдать свои папахи храбрым бойцам, старики в глазах людей стали еще более мужественными и благородными. Они понимали значение своего поступка и, шествуя по улице, несли на лицах такую гордость, что даже поздороваться с ними было боязно…

На следующий день в Сунжа-Юрте начали собирать варежки, носки, шапки и собрали этого добра целых три машины.

После того и моя бабушка отличилась. Она сказала другим женщинам, что хочет отдать фронтовикам свои медные кувшины — у бабушки их было четыре. Женщины сначала засмеялись: