Гарь

Аввакум удивлённо водил головой. Шушукаясь и ширя глаза, смотрели на немысленный улов Марковна с Агрипкой.

– Всё это, батюшко, на твою часть Бог в заездке нам дал. – Терентий сбросил с плеча трёхпудового тайменя на траву рядом с носилками. – Возьми себе.

Марковна даже испугалась, прижала к груди мутовку.

– И эту чуду-юду? – прошептала и подняла на Аввакума растерянные глаза. – Это каво же с ней делать станем?

Аввакум начал отказываться:

– Нашто нам столько, Тереньтюшко? Тут их не мене сорока. Возьмём три-четыре, а остальных, пока шавелятся, пустите в свой садок.

– Твоя воля, отец честной, – поклонился староста и отбросил из короба на травку четырёх осетров. – А таймешонком вас сам Господь благословил. На скус спробуйте. Таких нигде в целом свете нету.

Мужики унесли носилки, вернулись к балагану. Ловко вспоров рыбину, надрезали хвост, и один – ухватя за голову, другой – за хвостовой плавник – упёрлись ногами, натужились и с причмоком выдернули из спинного хребта белый жгут вязиги. Такое проделали и с остальными осетрами.

– В котёл её, – распорядился Терентий и объяснил парнишкам: – Уснёт осётр с вязигой внутри, такова есть Боже упаси, а вытягнул, то и жарь, парь, соли – всё будет добра. Вот и присолим её на дорогу, да и тайменя тож. Скусен он, ежели как есть, прямо из воды да в соли вывалять, то и можна ясти на третий дён.

– Спаси Бог, мил человек, – кивнул Аввакум. – О здравии поминать тя стану.

Закланялся растроганный Тереньтюшка, и протопоп ему поклонился, сказал:

– Довольно откидывать, милой, аз есмь самый грешной среди человек.

Староста выпрямился, улыбнулся смущенно.

– Ну уж, батюшка протопоп, так-то не сказывай, – махнул рукой как бы за море. – Те казаки, што не так давнось проплывали, святым тебя величают, да и у нас в Балаганском остроге, а и в Братском, и в Енисейске, а буде и дальше по Руси молва та поперёд тебя бежит. А уж поклонами спины не надсодишь, шеи не свернёшь.

Выговорил такое и тоже ввёл в смущение протопопа, но и приласкал нежданной лестью, как в сердце поцеловал.

– На молву суда нет, – глядя на лодку, ответил старосте. – Тут уж как в поговорке: пил ли, не пил ли, а коли двое-трое скажут, что пьян, иди ложись спать…

– Тако, тако, батюшко святый, – заподдакивал староста. – На всяк роток не накинешь платок, да людям виднея. Надобе пойти глянуть на работу.

Подошли к лодке, осмотрели.

– Знатно проконопатили и засмолили, – похвалил Аввакум. – Хоть за три моря ходи, выдюжит, а то уж отчерпывать убились, дюже протекала. Завтра спустим на воду и поплывём.

Староста не был столь уверен:

– Спустить – спустим, да поглядим ишшо, каво там. Ночь покажет.

– Надобно плыть. – Аввакум внимательно оглядел небо. – Тишь эта недобрая. У меня перед непогодью спина саднит.

– Ну надоть, так чо ж, – согласился староста. – А то ба гостевали. На мой погляд, погодка пять дён побалует… А энто кто таков? Увечный тож, чё ли?

Он смотрел на сидящего в сторонке от других Ероху, тихого, с пустыми и отрешенными от всего вокруг глазами. Аввакум сразу и не нашелся как ответить. Выручил подошедший к разговору помор Гаврила.

– Шибко увечный. Они вдвоем одну лесину пилой тёрли, да не в ладную сторону свалили, – объяснил Терентию. – Она и зашиби их. Энтот тихой, а напарнику, што к мачте прицеплен, башку вовсе стряхнуло, стал ндравом буён, кровушкой питалси.

– Кудеса-а! – как-то недоверчиво вздохнул Терентий. – Чё токмо жисть не протяпыват над людями.

– Да-а уж. – Гаврила приподнял плечи, развёл руками. – Пойти глянуть, можа, водички подать.

Аввакум глядел вслед кормщику, дивился складному вранью. Староста тронул его за рукав.

– Пора отведать варева, батюшко. Сёдни у нас знатной кашевар.

Они пошли к балаганам, а помор забрался в уже поставленную на днище лодку. Кривой был примкнут одной рукой к мачте, сидел к ней спиной и свободной рукой что-то долбил щепкой в котелке. Гаврила настрожился, спросил:

– Воду толчёшь?

– Толку, – нехотя ответил узник.

– А пыль идёт?

– Нет.

– Толки ишшо, – посоветовал Гаврила, заглядывая в котелок. В нём был черствый сухарь, его-то и долбил Кривой. – Вынь, сгрызёшь и так, волчара, я в котелке каши принесу.

Взял котелок, выплеснул из него воду, окликнул Ероху.

– Айда сюда к Василею, счас есть будете.

Ероха не шевельнулся. Гаврила сплюнул и, помахивая посудиной, вразвалочку пошел к костру, подумав: «Можа, и в сам деле ушибленной замотай».

Едва начало светать, мужики подняли лодку, снесли её на воду, кормщик распустил парус, и под утренним ветерком-потягом, что слабо дует по-над водой, поплыли по спящему, едва тронутому застенчивой отзорью морю.