Гарабомбо-невидимка

Великолепный и впрямь был нарасхват. Помещики за него чуть не дрались. Наконец и пустошам Паско нашлось чем похвастаться. В былые времена, когда владельцы здешних шахт ослепляли мир своим блеском; один из них вымостил серебром улицу, по которой шла в церковь его невеста-дочь; но теперь, если кто это вспомнит, соседние департаменты смеялись. Серро-де-Паско – город грязный, хилый, дырявый, а после того, как уголь стали добывать открытым способом, это просто яма, куда стекает дождевая вода, разочарование и скука. Чем похвалиться ей перед цветущим Уануко, зеленым Уанкайо, чудесной Тармой? А теперь у нее есть он, Ремихио! Под охраной могучих всадников он ездил из «Эль Эстрибо» в Чинче, из Чинче в Учумарку, и так, от поместья к поместью, его довезли до «Дьесмо», где он провел ночь на том самом ложе, на котором лежал без сна Боливар перед Хунинской битвой!

В семействе Игнасио его ждал пир, на который собрались все помещики Хунинской пампы. Богатые скотовладельцы хотели посмеяться над жителями сьерры, которые еще верят «во всякую чушь», но, как и все, онемели перед очевидным. Великолепный Правил пиром. Уже наступила ночь, когда гости встали. Сверкали огромные звезды, ветер лизал степь. Великолепный вышел во внутренний дворик и присел на ствол эвкалипта. К нему подошел помещик, который был министром у Прадо, наглый, даже брезгливый, с усиками.

– Мечтаем? – спросил он.

Помещик этот не верил в «исцеленье». Маловеры думали теперь, что Ремихио всегда был таким, а про горб, хромую ногу и уродство «все выдумали».

Великолепный повернулся к нему.

– Я размышляю о Соберском, дон Игнасио.

– Это еще кто?

– Полковник Соберский.

– Не знаю я никаких Соберских. Здесь начальником полковник Салата.

– Он немец, – объяснил Ремихио.

– Что же его сюда занесло?

– Вот я и думаю, дон Игнасио. Полковник Соберский служил в армии Наполеона, он был немец и ненавидел русских. Он проделал кампанию тысяча восемьсот двенадцатого года, прошел Россию, сражался в Москве, был ранен на. Березине. Когда Наполеон нал, он уехал в Южную Америку и пошел добровольцем к Боливару. Из русской степи – в перуанскую!

– То есть… это… как это?

Ремихио указал рукой на запад.

– Там он сражался! Когда кончилась Хунинская битва, его ранили копьем. Через три дня он умер здесь, в этом самом поместье. Подумайте только! Он уцелел в Москве, вынес ужасное отступление, одним из последних перешел Березину и погиб в Хунинской пампе! Как ему было одиноко! Когда я ехал по пампе, я думал о немцах, о поляках, об ирландцах, сложивших здесь головы. Зачем, к чему?

– Откуда вы это все берете?

– Почитываю книжки.

Игнасио испугался и замолчал. Немного погодя он вынул серебряную фляжку.

– Хлебнете, дон Ремихио?

Великолепный глядел на звезды.

Глава двадцатая О том, как общинники из Чинче лишились разума

Неподалеку от Паско, у Янауанской дороги, где почти всегда трудно ехать из-за грязи или из-за снега, стоит огромная школа. Редкие путники, взбирающиеся так высоко в горы, удивленно глядят на эту вавилонскую башню, самую большую школу во всей провинции, которая уступит разве лить Учебному комплексу в Серро-де-Паско. Поражают не только ее размеры; непонятно, почему ее здесь поставили. Деревушка Чулан – это дюжина домиков, пощаженных ветром. Детей тут не больше тридцати, собак – с десяток, все они отощали, и все пасут жалкие стада овец, чью шерсть берут на рынке в Серро только при очень большом спросе. Однако именно здесь построили лучшую школу провинции Янауанка, что там – лучшую школу департамента Паско, наконец – лучшую школу всей Перуанской сьерры.