Гарабомбо-невидимка

Двадцать шестого ноября, в три часа пополудни, посланцы общины велели бить в колокола везде, кроме Чипипаты, которая слишком близко к Янауанке. Час настал! Депутаты Комитета закрыли селенья. На всех хуторах заперли тех, кто знался с хозяевами или был с ними в родстве. Они удивлялись, но повиновались со страхом и покорностью; быть может, до них доносился гул сдвинувшейся с места горы. Словом, с ними все шло тихо. Опасность грозила в Чипипате, от которой было три километра до жандармского поста Янауанки.

Низкорослый Хавьер Уаман к этому приготовился и, как только Конокрад передал ему приказ, кликнул верных людей: Бенхамина Бонилью, Иларио Бонилью, Франсиско Карлоса. Двадцать человек встали на дороге, другие двадцать стерегли тех, кто мог донести. Сам Уаман следил за тем, чтобы обезвредить Рамосов. Когда им запретили выходить из дому, они взъярились. Дон Сирило захохотал Хавьеру в лицо:

– Вы у меня кровью будете мочиться, наглые холопы!

– Думай, что говоришь, дон Сирило.

– Помещики правят миром, Уамансито. У них все права. А у вас что, у бунтарей?

– У нас указ тысяча семьсот одиннадцатого года, – отвечал Уаман, страшась, Как бы дон Сирило не обескуражил его людей.

– Вы что, не знаете? Еще тебя не было, когда президент Лепта отменил все указы, которые даны до тысяча девятьсот двадцать четвертого года. Старая бумага у вас, и все. Вольно ж вам ходить с чепухой этой!

– Дон Сирило Рамос, за свою дерзость плати две тысячи штрафу.

– Ты что, сосунок?

– Возьмите его! И стадо заберите, чтобы не болтал лишнего!

Оба Бонильи и Карлос увидели на его лице такую решимость, что, не успели Рамосы шевельнуться, заняли двор и вывели десять баранов. Рамосы это стерпели. Над Чипипатой начинался бесконечный вечер. Тучи испуганными верблюдами бежали по небу. Сумерки быстро сменились желанной тьмой. Часовые, стояли вниз по дороге, через каждые двести метров, и заметили бы любое движение. Но ничто не смущало покоя ночи, полнившейся знаменами и стадами. Во всех селеньях, кроме Чипипаты, колокола пробили полночь. И люди – с криками и песнями, с флейтами – высыпали из хижин, где ждали с трех часов.

Общинники Чинче ждали на площади – на прямоугольном пустыре, который был площадью для них. Вожди приказали, чтобы самый старый старик общины ударил в колокол, оповещая, что с этой ночью кончается тьма ночей, которых и не коснулось солнце радости. Девяностолетний Адольфо Больядо уже сутки ждал самого великого мгновенья своей жизни. Ровно в полночь Мелесьо Куэльяр и Виктор де ла Роса постучались у его дверей. Час пришел. Старик уже натянул ботинки на свои огромные ноги. С достоинством двинулся он к невысокой колокольне, одолел четырнадцать ступенек и, держась очень прямо, ударил в колокол. Шутихи и барабаны ответили ему. На холмах, где ждали во тьме хутора, зажглись костры. Андаканча, Помачупан, Карауаин, Лос-Андес шумно гнали вниз свои стада. Сотни коров, сотни овец и коз двигались к прямоугольному пустырю. Появились какие-то люди в форме, бывшие солдаты, которыми командовал бывший сержант де ла Роса, тоже в форме. Когда военный уходит в запас, армия дарит ему новую форму и сапоги, которые он хранит для важных событий – свадьбы, крестин, праздников, парадов. Они блистали теперь своими ремнями и пуговицами, и гонор этот внушал доверие. Бывший сержант де ла Роса гарцевал на стремительной Звездочке.

– Как дела, сержант?

Все его так называли сейчас, никто не говорил ему «Виктор», почти никто не тыкал.

– По-прежнему.

– Думаете, кровь потечет, сержант?

Де ла Роса смеялся:

– Чича потечет! Завтра попируем в зале у Проаньо!

– Ты уверен, сержант?

– Завтра и Проаньо, и Мальпартиды, и Лопесы будут ночевать в поле.

Народу было до трех тысяч. Пришли триста человек из Тамбочаки, их вели Эпифанио Кинтана и Эксальтасьон Травесаньо. Кто-то запел.

– А «Эль Эстрибо»?

– Пять селений подошли к нему с пяти сторон.

– А поместье Конок?

– Завтра мы будем спать в доме хозяев.

– А «Дьесмо»?

– Три селенья идут через Мантаро.

Тамошние общинники уже три дня шли. Некоторые поместья так обширны, что из конца в конец не дойдешь за несколько суток. В «Дьесмо» лишь один вход, проникнуть в него можно, только если перейдешь бурную речку Мантаро. Уже три дня общинники переходили ее вброд, тайно, когда стемнеет, и гнали стадо по опасной тропе.

– Как, сильно будем биться, сержант?

– Это не Ранкас! Здесь мы им покажем, гадам! Скоро угощу вас кровью майора Боденако!

– С водочкой!

На площади беспокойно блеяли овцы. Суровый Алехандро Хинес, которому поручили собрать деньги, пошел по рядам:

– Давайте, кто что может!

Чтобы никто не увильнул, он вел за собой семерых сыновей.

– Давайте на починки, давайте на леченье!

Он не решался сказать: давайте на мертвых! Каждый давал что мог. Те, кто поглавней, клали синенькие, по пятьдесят солей; средние – оранжевые, по десять; бедные – медяк.

Но народу было столько, что мешок наполнялся за мешком. Что будет? В худшем случае на эти деньги вылечат раненых, прокормят семьи пленных, починят что надо, заплатят адвокатам.

– Давайте на адвокатов! Давайте на передачи!