Гардемарины, вперед! (1 и 2 части)

Жди того счастливого часа, когда скажут тебе — ИДИ! Прими муки ради нее. Соскобли с души окалину недоверия, чтобы сердце кровило от нежности к ней! Счастье по плечу только сильным, потому что страшна потеря его. И если тебе плохо без меня, любимая, это прекрасно! Если стоны твои заглушает ветер — так и надо, потому что я иду к тебе и близка минута великого причащения. Я — спасенье твое, и без меня тебе не жить…»

Никита подумал и приписал: «О бумагах бестужевских не беспокойся.И вообще, Алешка, дворцовые интриги, заговоры — все это вздор. Твои дела поважнее».

* * *

— Барин, Никита Гаврилович, ехать пора. Пока еще нежарко…

— Сейчас, Гаврила, сейчас иду. — Никита опять обернулся к Алеше.

Они молча стояли друг против друга на пороге дома.Маменька Вера Константиновна стояла поодаль в тени черной от ягод черемухи и с нежностью смотрела на Алешеньку и друга его,такого обходительного юношу,жаль, погостил мало, и казалось ей, что все так хорошо и счастливо, что и понять нельзя, отчего всего неделю назад она думала, что жизнь ее прожита и не сулит ничего, кроме ожидания старости.

Солнце ярко высветило белую рубашку Алеши, било в глаза, и он щурился, заслоняясь рукой от света.

— Отец поможет мне испросить аудиенции у вице-канцлера,- сказал Никита. — Я сделаю все, как должно.

Алеша кивнул.

— А Сашка хотел тебя в Кронштадте искать… Не терзайся, ты все правильно сделал. Я там на столе тебе трактат на память оставил. Там все написано. Ну… удачи тебе!

Никита вскочил в карету. Гаврила закинул внутрь подножку и взобрался на козлы.

— Я приеду в Петербург при первой возможности, — крикнул Алеша.

Он еще некоторое время бежал рядом, держа руку Никиты в своей, но лошади, выйдя на прямую дорогу, убыстрили шаг, и он отстал, махая рукой до тех пор, пока карета не свернула за молодой лесок.

Проводив друга, Алексей прошел в свою комнату и через час вышел одетый в дорожное платье. Маменька Вера Константиновна бросилась было причитать: «Куда? Гостил в родном дому одну ночь! Виданное ли дело!»,- но увидев в лице Алеши серьезное, непреклонное и, к своему удивлению, взрослое выражение, смирилась.

Но хоть Алеша и говорил о полной безопасности поездки, никак, однако, не объясняя причины ее, хоть и твердил, что одному ему сподручнее, Вера Константиновна уговорила его взять с собой кучера Игната, самого здорового мужика из дворни, чтоб ходил за лошадьми и оберегал здоровье молодого барина.

25

По инструкции Лестока Бергеру надлежало получить от де Брильи похищенные бестужевские бумаги,но не шантажом, не угрозами, а полюбовно, заключив с французом сделку. Роль главного козыря в этой игре Лесток отводил даме — Анастасии Ягужинской. То, что де Брильи, доверенный человек французского посла, ввязался в дела заговорщиков, похитив находящуюся под следствием девицу да еще такую, могло объясниться только одним — любовью. Де Брильи не мог не знать, что в Париже его за это похищение по головке не погладят, а накажут, могут лишить должности, а то и вовсе отлучат от двора — значит, это не интрижка, не флирт, здесь попахивает истинной страстью. Любовь — надежная валюта в политической интриге,влюбленные глуповаты и нерасчетливы. «Ты с ним не хитри, — напутствовал Лесток Бергера. — Ты намекни этому франту, что про бумаги мы все знаем, затем намекни, что девицу Ягужинскую мы в любой момент можем у него отнять и в кандалы обрядить. А потом ставь перед ним выбор: или открытая дорога в Париж со своей милой, естественно, в обмен на бумаги, или ни милой, ни Парижа. Я найду способ задержать его в России. Знать бы только, куда он упрятал оную дочь Анны Бестужевой…»

Белову в этом деле была отведена скромная роль- опознать де Брильи, и если тот начнет отпираться, мол, никаких девиц не похищал, выступить свидетелем и прижать француза к стене.

В дороге неожиданно для себя Белов узнал о цели поездки куда больше, чем по замыслу Лестока ему следовало знать. Объяснялось это тем, что Бергер был излишне болтлив и трусоват.

Бергер понимал, что выполняет поручение величайшей важности и в случае успеха карьера его будет под надежным обеспечением. Но Лесток не забыл предупредить его, что де Брильи капризен и щепетилен в вопросах чести, любит помахать шпагой, и воображение рисовало Бергеру самые неожиданные картины.

«Коли не выйдет полюбовно, — размышлял он, — француза надо будет взять да производить по всем правилам обыск. Лесток, правда, приказывал — не доводить до крайности. Понятно, Он с Шетарди ссориться не хочет. Но главная задача — достать бумаги, а там… Победителей не судят». Для дерзкой этой затеи нужен был помощник, и Бергер надеялся обрести его в лице курсанта.

Но уж больно мальчишка неразговорчив, все хмурится, косится. Но с другой стороны, как поговоришь на полном скаку? Курсант небось одним озабочен, как бы из седла не выпасть.Это и не удивительно, двенадцать часов в седле. Уж на что Бергер привычен к верховой езде,а у самого ломит спину и поясницу колет. Хорошо хоть дорога знакома. Год назад Бергер ездил в охотничий особняк по одному весьма деликатному поручению Лестока.