Гардемарины, вперед!

По одним из дошедших до нас документов Фермор был англичанином, по другим — лифляндским немцем. Это не суть важно, потому что с рождения он был наделен типическими, несколько шаржированными чертами характера, присущими и той и другой нации. Его английские предки, если таковые существовали, наградили его чопорностью, немногословием и уважением к традиции. Немецкие гены сделали его аккуратным, необычайно трудоспособным и педантичным даже в мелочах. Он был чужд всякого азарта, ненавидел неожиданности. Наверное, этих качеств недостаточно для истинного полководца. Про Александра Македонского или Фридриха Великого не скажешь, что главные их качества порядочность и аккуратность, более того, эти качества характера, награди ими их Господь, были бы ярмом на шее, кандалами на ногах.

Судьба попервоначалу очень разумно подыскала Фермору место в жизни, он стал интендантом высокого полета, бумаги были всегда в порядке, связи в свете надежны, взяток он не брал никогда, аккуратность сопутствовала каждому его деянию, и вдруг — армия, да еще русская армия, а он в ней фельдмаршалом! Как тут подчинить все бумаге и печати, если русским эта самая бумага вообще противопоказана, а воюют они хорошо только тогда, когда их разозлят, раззадорят, доведут до высшего душевного подъема, когда им на все наплевать: пусть я погибну, но тебя, германца, сук-ку чужеродную с твоим идеальным порядком — пришью, уничтожу, задавлю!

Посылая невнятные с точки зрения Конференции и Елизаветы реляции о Цорндорфской битве, Фермор страдал несказанно. Он действительно не мог представить точного и аккуратного описания битвы, потому что все с самого начала пошло бестолково, по-русски, и дым этот чертов с пылью, что застил всем глаза, и пьянство в самой сердцевине баталии, и сомнительный вывод всего происшедшего — с одной стороны, мы понесли сокрушительное поражение, но с другой стороны, Фридриху так наподдали, что весь летний сезон для него пошел насмарку.

Фермор любил армию в те минуты, часы и дни, когда она существовала по строго заведенному порядку, а именно в мирное время. Передо мной инструкция фельдмаршала генерал-майору Панину, состоящая из наиглавнейших пунктов — как следует соблюдать дежурство в военном лагере. Здесь все учтено: пароли и приказы, отводные караулы, отряды гусар и казаков, кои следует послать ночью по большим дорогам с целью упреждения неприятеля, буде он появится. В инструкции объясняется, как составлять рапорты о больных и дезертирах, как учитывать всех въезжающих и отъезжающих из лагеря, чтобы шпионам туда ходу не было. О предстоящей же баталии сказано только, что в сражении офицер-ординарец от главной команды должен иметь шарф через правое плечо, дивизионному же адъютанту надлежит иметь левую руку перевязанной белым платком. Последние указания даны, чтобы сумятицы в бою не было, чтоб приказы от начальства сразу поступали подчиненным. Но баталия сразу же уничтожала этот красивый порядок.

Как уже говорилось, Цорндорфская битва воспринималась вначале как победа. Елизавета послала «нашему любимому, ныне в походе находящемуся войску» пышную поздравительную реляцию. «…Победа есть дело рук Всевышнего, и мы с должным благодарением призываем на нас и нашу армию щедро излиянную благодать». Разъяснение истинного положения дел не отрезвило ни Конференцию, ни Елизавету. В Ландсберге армия Фермора соединилась с армией Румянцева, опять войска было сорок тысяч, об отступлении не было и речи. От Фермора требовали решительных действий, кои видели в том, чтобы взять крепость Кольберг, «как место нужное для пропитания нашей армии» (к Кольбергу было удобно подвозить продовольствие морским путем) — это первое; прогнать за Одер корпус Дона — второе, а третье: «всемерно желаем, чтоб зимние квартиры для армии нашей заняты были в бранденбургских землях и буде можно по реке Одеру».

Приказ Петербурга был невыполним. Многие реляции Фермора украшались размытым обещанием, мол, все исполним, если «время, обстоятельства и неприятельские движения допустят». Теперь и время, и обстоятельства были против него.

Ну, скажем, крепость Кольберг. Во исполнение приказа для осады крепости был послан генерал-майор Пальменбах с бригадой, двумя полками пехотными, 700 человек легкого войска и артиллерией. Осада велась по всем правилам, артиллерия стреляла, армия штурмовала, но крепость не сдавалась. Шут его знает, что там у Пальменбаха не заладилось! Это ведь только в рапортах «апроши[117] доведены до самого почти гласиса»[118], а как на деле? Ну и черт с ним, с Кольбергом, главный вопрос русской армии сейчас был — чем кормить солдат и лошадей. Дров нет, достать их в этих открытых малолесных просторах негде, лошади по недостатку корма приходят в изнурение, люди болеют. Решено было все тяжелые обозы, худоконную регулярную и нерегулярную кавалерию, пеших гусар и казаков вместе с больными отправить в Польшу. Главную армию оставили на прежнем месте, «пока обстоятельства позволят», однако недостаток дров заставил Фермора в октябре двинуть всю армию к Висле.