Гардемарины, вперед!

Вихрь мыслей, догадок, соображений пронесся в разгоряченной голове барона Дица. Конечно, это Анна… это непременно Анна Фросс. Хитрец Блюм не раскрыл ему все связи до конца. Но это умно. Канцелярская мышь не знает фамилию Фросс, а связь действует. В тот раз Анна добралась до Елизаветы через фрейлину, но могучий организм императрицы превозмог отраву. Теперь она свела знакомство с верхней кухней. Неужели свершилось? Значит, это не просто расстроенный желудок, государыня вкусила порошки? От этого ничтожества больше ничего не добьешься. Правду может сказать только Анна.

А маленький писарь, меж тем желая увести разговор от опасной темы, добросовестно втолковывал лакею новое донесение: в каземате Алексеевского равелина сидит важный прусский чин, дело его ведется в большом секрете… Барон вполуха слушал эти подробности, привезли очередного пленного пруссака, обменяют со временем.

Проговорив свое донесение, писарь выпал в ночь, словно его и не было. Вернувшись домой, Диц внимательно перечел выписку из штрафной книги. «Время покажет, — потирал он руки, — достаточно ли в сем случае штрафа. Может, со временем того мундкоха на цепь посадят в подвалы Тайной канцелярии!» Странно только, что Анна не делает попыток получить обещанный алмаз. Но как было говорено, порошки ее замедленного действия, и она решила дождаться конца. Чтоб уж наверняка… Но барон не может ждать! Сейчас надо любым способом выманить Анну Фросс из дворца.

На этот раз, не прибегая к услугам Мюллера, а подделывая почерк и подпись художника, барон собственноручно написал Анне письмецо, в котором не промеж строчек, а прямым текстом сообщил, что меценат просит встречи, дабы упредить девицу о грозящей жизни ее опасности. Местом встречи была, как обычно, назначена берлога Мюллера, а день совпадал с тем, который назначил себе для отплытия капитан торговой шхуны. Если тревога ложная, то все останется на своих местах, но лишняя встреча с Анной в любом случае не помешает.

Зарядив таким образом мышеловку и организовав себе путь к отступлению, Диц мог перевести дух. Он поехал к английскому послу и осторожно осведомился, как здоровье ее величества Елизаветы.

— Такая обеспокоенность здоровьем русской государыни пристала только лейб-медику, — иронично заметил Кейт. — Или вы относитесь к толпе воздыхателей ее высочества?

— Ни то ни другое, — бодро отозвался Диц. — Просто в России это любимая тема светских бесед.

— Вам так показалось? Значит, вы ничего не поняли в России. Это запрещенная тема. Для русских она попахивает Тайной канцелярией.

— Но мы, к счастью, не аборигены.

— Только чтоб поддержать светскую беседу, сообщу, что Ее Величество нездоровы. Больны настолько, что не посещают театры, не принимают послов, а литургию слушают в домашней церкви.

Сердце у барона заколотилось, как бешеное.

— Какие же симптомы их болезни?

— Щеку раздуло — вот! — Посол широко раздвинул руки у лица, словно держал у скулы арбуз. — Простудный флюс… зубная боль — отвратительная штука!

— Вы сами видели ее величество? — вкрадчиво поинтересовался барон.

— Как же я могу ее увидеть, — рассмеялся Кейт. — Неужели государыня появится где-либо с эдакой напастью?

— А про флюс вы откуда знаете?

— Говорят…

— Про болезнь в желудке разговоров не было?

Посол внимательно посмотрел на гостя.

— Может, и были, не упомню.

«Флюс придуман для отвода глаз», — твердо сказал себе барон. Он сердцем чувствовал, что дело принимает серьезный оборот.

На очередную встречу чиновник не явился. И надо же такому случиться, чтоб в этот же день Диц обнаружил у себя в кармане камзола предыдущее донесение Веритуева. Оказывается, сведения о прусском пленнике были не только изустные, он их аккуратно перенес на бумагу. Видимо, переписчик передал их лакею, а тот сунул их хозяину в карман, забыв упредить.

— Почему ты не сказал мне о письменном донесении?

— Я вам его в руки отдал! Вы его сами в карман положили, да и запамятовали.

Прочитав донос, Диц увидел его совсем другими глазами. Пленный содержится в строжайшей тайне. Почему? По Петербургу ходило много разговоров о том, как преображенский офицер Григорий Орлов привез в столицу после Цорндорфского сражения самого флигель-адъютанта короля Фридриха, графа Шверина. Уж на что важная птица, но русские не делали из этого никакой тайны, только похвалялись на каждом углу. Пленный в партикулярном платье, что тоже странно, и бородат. Конечно, в арестантской карете и в темнице не бреют, могла растительность на лице появиться, но чтоб сразу — борода! Бороде надо долго расти! А вдруг это Сакромозо? От этой мысли Диц так и обмер, по телу от копчика до затылка прошла дрожь. Если Веритуев так подробно описывает пленника, значит он видел его собственными глазами. Надобно срочно узнать подробности. Ситуация не терпела промедления, она требовала риска.

— Какой сегодня день? — спросил он у лакея.

— Суббота.

— Значит, Веритуев не на службе. Вам известно его местожительство?

— А как же…

— Вели закладывать карету. Едем!