Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Но каким-то непонятным усилием воли она точно озарилась ласковою и нежною улыбкой, с заботливым видом подошла к столу, выложила пузырьки и бутылки и затем уже опустилась на колени, стала гладить холодные руки Агея Данилыча, целовать его ужасное лицо. К лекарствам никто не дотронулся; перестали растирать, ставить горчичники, класть горячие бутылки; все понимали, что сейчас наступит смерть.

- Старый бесстыдник, - притворно ворчливым голосом говорила Фелицата Никаноровна, - можно ли так скрываться?.. Ведь тебя с самого вечера схватило... Как жил сиротою, так и помирать собрался сиротою... - И вдруг сухие рыдания вырвались у ней.

В глазах больного опять что-то засветилось, другая слезинка показалась на реснице, он пошевелил губами. Фелицата Никаноровна жадно вслушивалась.

- Не слышу, Агеюшко. Скажи еще... что? - спросила она.

- Пи-ить... - произнес Агей Данилыч, - душно... горит...

Ему дали воды.

- Агеюшко! Голубчик ты мой ненаглядный, - заговорила Фелицата Никаноровна, с робкою и молящею нежностью заглядывая ему в глаза, послушай меня, старуху.

Ради прежнего времечка, послушай. Слышишь, родненький?.. Вот отец Григорий сейчас приедет... прими ты его...

отойди с благодатью!.. Здесь не привелось, пошлет господь милостивый, там встретимся... А, Агеюшко?

Опять шевельнулись губы "афеиста". Но никто не расслышал его слов. И он понял это, задвигал пальцами, провел ими по руке Фелицаты Никаноровны, как будто хотел погладить, и внятно, так что на этот раз все слышали, произнес: "Отчет-с... июльский отчет проверить... в балансе изрядная... ошибка!.. - и с необыкновенным выражением тоски добавил: - Пить..." Но когда поднесли воду, губы его не раскрылись; лицо исказилось мелкими судорогами, дрогнули руки, быстро согнулось колено на правой ноге, взгляд сделался стеклянным... Все разом вздохнули и перекрестились.

Дело об убийстве Агафокла велось с удивительною решительностью. На другой день после убийства уже вскрыли "мертвое тело", и становой Фома Фомич допросил конюхов. Ларька сгоряча и ему показал, что около убитого что-то взвизгнуло и покатилось в степь. Потом струсил и сказал, что это он выдумал. Фоме Фомичу представилось подозрительным такое поведение Ларьки; он затопал на него, закричал, ударил кулаком по щеке и приказал заковать и отвезти в стан. Тем не менее являлась загадочная черта в убийстве: в одежде Агафокла барских денег нашлось именно столько, сколько и должно было быть:

сорок два рубля с мелочью. Кроме того, в особом пакетце оказались завернутый новый огненно-желтого цвета платок - очевидно, приготовленный покойником для подарка - и две ветхие трехрублевые бумажки. Таким образом, убийство было совершено не с целью отнять деньги.

Ларька сидел не более двух дней, на третий день его выпустили. На пятый день Фома Фомич прислал с десятским письмецо Мартину Лукьянычу, в котором извещал, что предварительное дознание закончено и препровождается к судебному следователю, что пусть Мартин Лукьяныч пришлет получить деньги и выдать расписку.

- Что же, убийца-то найден? - спросил Мартин Лукьяныч десятского.

- Надо быть, найден, ваше благородие, - ответил десятский, учащенно моргая и вытягиваясь; это был плюгавенький мужичок в сером армяке и в лаптишках, с выражением необыкновенной тупости и испуга на лице.

- Кто же такой?

- Не могу знать, ваше благородие.

- Как же ты не знаешь? Какой же ты десятский после этого?

- Мы состоим при их благородии.

- Что же ты делаешь?

- Сапожки чистим, самовары, в кучерах-с, барышням щипцы накаливаем.

Мартин Лукьяныч обратился к Николаю.

- Шесть дочерей у Фомы Фомича, - пояснил он.

Десятский вздохнул.

Мартин Лукьяныч отослал его и стал дочитывать письмо; в конце было следующее загадочное место: "...Из дела выяснилось, добрейший, что, перед тем как выехать в степь, оный Агафокл Иваныч пил чай и имел разговор с вашим сыном. Для вящего дознания надо было бы по-настоящему привлечь к оной процедуре и сына вашего в качестве чрезмерно важного свидетеля, но г-н становой пристав, памятуя вашу всегдашнюю благосклонность, сего избег и даже строжайше приказали другим свидетелям молчать, а потому надеются, что и вы, достойнейший, поспешите с своей стороны немедля прислать для получения денег и на предмет выдачи г-ну становому приставу узаконенной расписки". Впрочем, для Мартина Лукьяныча тут ничего не было загадочного; прочитавши вслух это место, он шумно вздохнул, поскреб затылок, прошептал: "Ах, народец, черт бы вас подрал!" - и сказал Николаю:

- Напишу тебе доверенность, съезди к становому.

Кстати, узнаешь, кто убийца: я уверен, покойник из-за баб пострадал, и с грустью добавил: - Вот ты все не чувствуешь, Николя: через тебя приходится сорок два целковых в печку бросить... А почему? Потому, что ты мой сын. Ты там с Агафоклом какие-то разговоры разговаривал, а я плати.

- Но зачем же, папенька, платить? Сам же он пишет, чтобы прислать за деньгами.