Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Кровь-то, кровь-то у тебя... А коли, выдержишь, сустоишь - Наум тебе не страшен. Подь-кЧ) сюда... - Он взял Ефима под руку, отвел его от толпы и спросил шепотом: - Без секунд?

- Прикидывали: без сорока приходил, Сакердон Ионыч [То есть 3 версты в 5 мин. 20 сек. (Прим. А. И. Эртеля.)], - также шепотом ответил Ефим.

- Ой, врешь? - сказал старик, и глазки его загорелись.

- Не сойти с места! - побожился Ефим.

- Да ты, дурной, знаешь ли, что я отродясь не видывал, чтоб пятилеток без сорока приходил!.. Я!.. Я!.. Никак, более ста призов побрал на своем веку!.. Восемьсот лошадей выездил!.. - Он помолчал и, возвращаясь к толпе, добавил с раздражением: - А и то сказать, дистанции были длинные, трудные. Ноне все пошло короткое: и дистанции короткие и лошади... да и людишки-то короткие!

- Надо полагать, резвый конь, Сакердон Ионыч? - вкрадчиво спросили из толпы.

Но старик еще больше рассердился.

- Эка невидаль - резва! Да насколько резва-то? Бывалоча, господа соберутся промеж себя: тридцать верст отмеряют дистанцию!.. Ну-тко вы, нонешние! Ну-тко попытайтесь!.. Дрожки!.. До какого разврата дошли - за дрожки по двести, по триста целковых отваливают! Ни то ехать на них, ни то робятам на игрушки отдать... Нет, нет, погибает старый орловский рысак!.. Эка, лошадь какую обдумали: клин не клин, ходули не ходули... Ах, батюшка граф Алексей Григорьич! Встать бы тебе, голубчику, да орясиной хорошей... А! Из дворянской потехи игру сделали, торговлю, на деньжонки льстятся... Погодите ужо, всех вас купец слопает... Тьфу! Тьфу!.. - Сакердон Ионыч погрозил кому-то кулаком и быстро удалился, шаркая валенками и глубоко надвигая на уши свой бархатный картуз, похожий на раздутый шар.

Пока старик говорил, его не прерывали; но как только он скрылся, Ефим тотчас же выругался и сказал: "Въявь из ума выжил, старый черт!" Другие наездники согласились с этим. Тем не менее им запало в душу то, что сказал Ионыч, когда осмотрел Кролика, и в тот же вечер все Хреновое обошел слух, что Ефим Цыган привел необыкновенно резвого пятилетка и что "Наум ему не страшен".

Это произвело большое волнение в кругу наездников, конюхов и поддужных.

Гарденинские двинулись далее. Солнце уже закатилось, и стояли светлые сумерки. С полей гнали скотину:

рев, мычанье, хлопанье кнутов, пронзительно-звонкие голоса баб доносились из села.

Ефим, с кнутиком в руках, заходил едва не в каждый дом слободки, спрашивая о квартирах. Наконец с одного крылечка его окликнули:

- Хвартеру, что ль? К нам пожалуйте! Доколе некуда останетесь довольны.

Он подошел. Девка лет двадцати пяти с несоразмерно высокою грудью, с ручищами, как ведра, одетая "по-городски", посмотрела на него какими-то шныряющими, нагло и насмешливо скользящими глазами и, хихикая, повторила:

- Останетесь довольны покуда некуда.

- Конюшня-то хороша ли? - угрюмо спросил Ефим.

- Конюшня?.. Господи боже мой! Поищите - не найдете другой такой конюшни. У нас бесперечь князья Хилковы стаивали... Уж будьте спокойны. Супротив наших харчей, супротив нашей хватеры, а пуще всего супротив нашего обхождения, ей-боженьки, нигде не сыщите!

- Это какое же такое обхождение?

Девка захохотала и, заигрывая глазами, произнесла:

- Известно, какое бывает обхождение с тем, кто ндравится!

- Ну ладно, ты балясы-то кому-нибудь разводи. Мы вас, сволочей, довольно понимаем. Почем харчи-то? Кто хозяин-то в дому?

- Что я хозяйка, что тятенька хозяин, с кем хотите рядитесь. Только со мной лучше... хи, хи, хи... очень уж я простоты непомерной! Нас и в дому-то всего трое: я с тятенькой, да тетенька безродная заместо куфарки... И, к тому же, тятенька день-деньской при заводе... старшим конюхом... - И, понизив голос, добавила: - Помехи ни от кого не вижу, хи, хи, хи...

Этот мелкий и раскатистый смешок начинал раздражать Ефима; глаза его, искоса устремленные на девку, налились кровью, точно у Кролика, когда тот шел на острых удилах. Он придвинулся к крылечку и больно ущипнул девку. Та притворно взвизгнула, отскочила и, беспечно покачиваясь с ноги на ногу, вздрагивая всем своим жирным телом от смеха, воскликнула: "Однако вы скорохват!"

- Чего еще притворяешься, кобыла нагайская? - шепотом прохрипел Ефим.

- Вот уж ошибаетесь! Притворства во мне нисколько нет... Кого люблю, того дарю.

- А на кой же дьявол ты заигрываешь-то?

- Может, вы мне ндравитесь!.. Ступайте на хватеру; право, останетесь довольны...

- Брешешь, чертова дочь!.. Эй, Федотка! Заворачивай сюда, - крикнул Ефим и, еще раз окинув девку плотоядным взглядом, прошипел: - Ну, смотри же...

Скоро пришел человек с седыми усами и бакенами, одетый в потертый и поношенный солдатский мундир. Это был "тятенька". Ефим без особых затруднений сторговался с ним. Цена оказалась недешевая, но Ефим утешался тем, что конюшня была светлая, просторная, с полами, на три денника... А на самом-то деле посулы и заигрывания хозяйской дочери до какого-то даже неистовства распалили его воображение.

Хозяин всячески силился быть любезным: