Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Будя!.. Выделить!" Веденей, ошеломленный неожиданностью, очертя голову бросился в свалку, визжал, шамкал, брызгался слюнами, огрызался, точно волк от наступающих собак. Гараська и Аношка ни на пядь не отставали от него, как впились. Чувствуя свою силу, они даже не злились теперь и не ругались, а только глумились над стариком.

Как перед тем все были уверены, что Андрошке придется локориться, так теперь были уверены, что его дело выгорело. Об этом знала вся деревня. Даже ребятишки, бегавшие без порток позади толпы и утиравшие себе сопли спущенными рукавами, - даже эти ребятишки знали.

Вновь наступило затишье. Веденей, прислонившись jc стене, тяжко переводил дыхание и поминутно покашливал. На нем лица не было.

- Значит, мир рассудил тебе, Веденей Макарыч, отделить Андрона, медленно выговорил Ааривон Власов и, обратившись к народу, крикнул: - Так, что ль, старички?

Согласны?

Послышался одобрительный гул.

- Теперича как быть? Выбрать пятерых которых...

чтоб, примерно, за дележкой понаблюдали, чтоб без обиды, по-божьему. Так, что ль? Согласны, старички?

Опять послышался одобрительный гул.

Без всяких пререканий выбрали Ларивона Власова, молодого Шашлова, Сидора Нечаева, Гараську и Афанасия Яклича. А когда Гараська, сославшись на недосуг, отказался, заменили его Аношкой.

- Ну, когда ж соберемся? - спросил Ларивон у выборных уже приватным, неофициальным грлосом, - чать, не ближе воскресенья. Гляди, как бы с завтряго не погнали гречиху сеять.

- Что ж, в воскресенье и в воскресенье. Андрон, тебе как?

- Что ж, господа старички, - запинаясь от радостного волнения, отвечал Андрон, - как вы поволите! - но вдруг вспомнил, что идет в казаки. Только, коли милость ваша будя, доверяю свою часть жене... аль вот батюшке тестю.

Мне, признаться, кое-куда отлучиться нужно.

- Это дело твое, - сказали старики, - пущай Овдотья получает. Муж да жена - одна сатана, - Так вот, Веденей Макарыч, - выговорил Ларивон Власов, с сочувствием взглянув на старика, - видно, рад не рад, жди в воскресенье гостей. Мир, друг, не переспоришь.

- Да припасай полведра! - засмеявшись, добавил Аношка.

Веденей открыл беззубый рот, хотел что-то сказать, - что-то горькое и угрожающее, - захлебнулся слезами, всхлипнул и, махнув рукою, пошатываясь, побрел в избу.

X

Жизнь Николая в степи. - Его мысли, чувства, порывы и ощущения. - В куренях. - Шутка друга Кирюшки. - Любовные приключения Николая с голодною девкой Машкой. - Неожиданное общение с народом. - Обедня. - Проповедь. Арефий Сукновал лазутчиком. - Отец Григорий и огеу Александр, и кто из них лучше?

Наступило время покоса. Мартин Лукьяныч послал Николая на хутор, чтобы вместе с Агафоклом смотреть за работами. Это было еще в первый раз, что Николаю поручалось особое, почти самостоятельное дело. Он устроился на хуторе в порожнем амбаре. По утрам, едва восходило солнце, пил на крылечке чай с Агафоклом; обедал и ужинал за одним столом с конюхами и табунщиками. На праздники ему разрешалось ездить в Гарденино.

Новые условия жизни: отсутствие отца, некоторая самостоятельность, великолепная майская погода в степи и даже то, что приходилось есть с конюхами и табунщиками, быть с ними как свой, - все это казалось Николаю удивительно веселым и приятным. Он забрал было с собою книги, пробовал читать, но закрывал с первой же страницы, потому что волнующая прелесть жизни не давала ему покоя, подмывала его, срывала с места. Кроме того, он теперь уже окончательно решил, что живет в Гарденине только пока, что вот еще пройдет немного времени - сколько, он не знал с точностью: месяц, год, три, вообще немного, - и тогда случится так, что он бросит все прежнее, начнет совсем, совсем новую жизнь; тогда он все узнает, все прочитает, поедет в Петербург и Москву, то есть вообще туда, где множество "настоящих" образованных и развитых людей, где пишут и печатают книжки, станет там учиться естествознанию, "социальным наукам", станет "запасаться солидным развитием".

А пока даже было и некогда читать. Кбгда он утром выходил на крылечко, щурясь от молодых солнечных лучей, вздрагивая от прохлады, веявшей с Битюка, и садился заваривать чай, в степи уже давно разносился звон кос, свист подваливаемой травы. Немного погодя подъезжал Агафокл на своей пегашке и неизменно восклицал: "Друг!

Миколушка! Чего раненько продрал глазки? Ты бы, голубчик мой сизенький, еще понежился... А меня, признаться, на зорьке взбудили, в рот им ягода!" После чая, за которым обыкновенно происходили деловые разговоры г докосит или не докосит сегодня боровская артель "на мысу", годится ли сгребать ряды в Тимохиной вершине, начинать ли в урочище Пьяный лог метать стога, Агафокл укладывался вздремнуть часика на два, а Николай весела вскакивал на седло и скорою красивою иноходью выезжал мимо бугра, мимо старой ракиты в степь. Свежий, душистый, оживленный простор встречал его. Блестела роса, пестрели бесчисленные степные цветы, вспархивали из-под.