Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

— Мы — медники, — говорил он, снова возвращаясь в деревню, — четвертной в месяц огребаем… Ловко-с?.. За всем тем Еремка Шашлов бреет нас со лба, солдатка Василиса — с затылка!.. Ха, ха, ха!.. Еремей — по кабацкой части, солдатка — по девичьей… Я теперь, например, закутил — все спущу, четвертной пополам расшибу: половину пропью, половину женский пол слопает… Ловко-с?.. Потому мы — медники. Прощенья просим! — Он свернул в переулок.

В деревне выгоняли скотину. Длинная цепь стариков, ребятишек и баб стояла на меже, отделявшей барский выгон. «Что это значит?» — спросил Николай. Оказалось, выгон давно перестал быть «нейтральным» и цепь стерегла скотину. Какая-то не в меру бойкая коровенка успела прорваться… Невообразимый крик поднялся вдоль цепи… За коровой помчались и старые и малые… Но их уже предупредил верховой с зелеными выпушками на кафтане: размахивая нагайкой, он погнал корову на барский варок. Ругань, проклятия, божба так и повисли в мглистом воздухе. «Чистая война!» — подумал Николай.

Во внешнем виде деревни не произошло особых перемен. Только прибавилось с десяток новых дворов да большинство старых покривились и почернели. Зато три-четыре избы резко выделялись своим великолепием. Одна была даже каменная, с фронтоном, с железною крышей, с ярко раскрашенными ставнями. Она принадлежала Максиму Евстифеичу Шашлову. Пунцовый кабацкий флаг победоносно развевался над нею. Отлично также отстроилась солдатка Василиса с помощью своего нового ремесла. Мужик Агафон, единовластно захвативши отцовскую кубышку, воздвиг «связь» из соснового леса и в черной половине поселил брата Никитку, а в белой жил сам и принимал волостных, урядников, фельдшера и другую сельскую знать. По примеру покойника отца, Агафон ходил старостой. Павлик Гомозков, ныне посельный писарь Павел Арсеньич, жил на задворках в новой избе, впрочем нимало не походившей на «хоромы». Старик Арсений умер три года тому назад, и Павел тогда же разделился с Гарасыкой. Вопреки обычаю, Гараська остался жить в старой избе, меньшой брат выстроил себе новую с помощью Николая.

Николай довольно часто виделся с Павликом и главным образом от него узнавал гарденинские новости. Теперь ему хотелось посмотреть, как живет сам Павлик. Парень не жаловался на свою жизнь, за всем тем она показалась Николаю какою-то бесприютной. Повсюду заметно было отсутствие того порядка, который приносится в дом женскими руками и женским глазом.

— Жениться тебе надо, Павлик! — шутливо сказал Николай.

— Девки не найду по душе, Николай Мартиныч! — в тон ответил Павел, усердно раздувая покоробленный самоварчик и гремя посудой. — Всех наших девок винокурня попортила… — и добавил серьезно: — Такая мерзость пошла, не приведи бог!..

За чаем Павел с великою заботой сообщил Николаю, что чуть не половина деревни хочет идти на новые места.

— Так что же? Пожалуй, и дело задумали, — сказал Николай.

— Деваться, точно, некуда, это так. Мало того, в земле теснота — для души, по мужицкому выражению, тесно стало… Да кто сбивает-то? Брат Герасим да зять Гаврила.

Они же и в ходоки называются. Рассудите-ка!.. Брат до того набаловался, столь остервенел, — я всего боюсь… — Павлик опасливо оглянулся и начал говорить вполголоса: — Слышали, об Иване Постном у отца Александра тройку лошадей увели?

— Ну?

— Сильное у меня подозрение, не миновала тройка брата Герасима да зятя Гаврилы…

— Не может быть!

— Право же, так!.. И деньги у них появились, и, жаловалась невестка, купил брат Василисе шелковый сарафан… Откуда?.. Еще кое-что я приметил… Одним словом, их дело.

— Но куда сбыть? Тройка пропала со всем, с сбруей, с тарантасом. Кажется, кнут, и тот украли.

— Эге! Разве не знаете Гаврилу? Малый пройди свет!

Всем штукам обучился в низовых городах. Ну, а теперь вот еще какой дошел до меня слушок, тоже невестка сказывала… Затесалось брату в башку братское гумно поджечь…

Каково?.. И, право слово, подожгет!.. Ему что?.. Отчалнный!.. Хорошо. Вот, значит, эдакие-то молодцы и пойдут ходоками… Как полагаете, не порешат они мирские денежки в первом трактире?

— Конечно, порешат!

— Видите! А между тем мне никак не возможно противоборствовать… Кто я такой? Во-первых, брат, а тут еще и богачи-то наши тянут за них же… Еще бы! Чай, Максимто Евстифеич ночей не спит из-за брата Герасима… Боится он его — страсть!.. С другой же стороны, и так сказать: будь они потверже, захоти по совести послужить миру — ходоки и впрямь на редкость. Особливо зять.

Николай задумался.

— Знаешь, Павлик, — сказал он, — тебе надо самому идти. И мой совет: бери с собой зятя. Переговори со стариками, да и приезжай ко мне: составим маршрутик, в книжках пороемся… Одним словом, ступай!

Павлик покраснел.

— Эх, Николай Мартиныч, меня-то давно манит! — воскликнул он. — Сплю и вижу пошататься по белу свету…

Аль, думаете, сладко в яме-то сидеть? И притом, что говорить — одиночество больно наскучило. Но вот притча: стариков не уломаешь. Вот я и посельный писарь, да что толку? Человек-то я не бывалый.