Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

А сам срамись по всякий час, блуди, враждуй, с нищего последнюю рубаху сымай… Аль не читал: «Настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться отцу в духе и истине, ибо таких поклонников отец ищет себе»?

— Это где же такое сказано? — с насмешкою спросил Николай, никогда не читавший Евангелия и знавший только краткую священную историю Ветхого и Нового завета.

Арефий быстро взглянул на него, и вдруг суровое и возбужденное выражение пропало с его лица, по губам пробежала улыбка.

— Сказано, паренек, сказано, — ответил он, понявши невежество и слабость противника, и, круто повернувшись к Ивану Федотычу, он заговорил обыкновенным своим голосом: — Касательно адовых мук, Иван Федотыч, я рассуждаю точь-в-точь как Исаак Сирин проповедовал: гееннское мучение есть раскаяние. Прочитай-кось слово восемьдесят девятое и девяностое. Али еще ловчей сказано в восемнадцатом слове. Очень мудро! — и Арефий проговорил множество цитат. — А то и так еще полагаю: не иначе как будет срок… геенне, тоись. Адовы муки никак не вечны, не может того быть, — и поспешно добавил: — умствую так, не подумай, что самовольно, Иван Федотыч… Все из Писания, все из книг!

Иван Федотыч вдумчиво посмотрел на него.

— Все на книги ссылаешься… Ах, душенька, сколь это обоюдоостро, — проговорил он как бы сам с собою и громко сказал: — Коли уж ссылаться, спрошу у тебя, Арефий Кузьмич: аль не знаешь, какая была ересь Оригена, прозванного Адамантовым?

— А какая?

— Вот то же, что и ты говоришь… насчет срока-то.

И на пятом вселенском соборе святые отцы так постановили: кто говорит или думает, что наказание демонов и нечестивых людей временно и что после некоторого времени оно будет иметь конец или что будет после восстановление демонов и нечестивых людей, да будет анафема.

— Вот так фунт, Арефий Кузьмич! — с величайшим удовольствием воскликнул Агафокл и даже привскочил.

Арефий тряхнул волосами, хотел улыбнуться, но не выдержал и рассердился.

— Я вселенским соборам не верю, соборных постановлений не принимаю! — крикнул он. — Как сказано в первом Послании Ивана, глава четвертая, стих шестнадцатый?

Бог есть любовь, вот как сказано! Смотри у Павла первое Послание к Коринфянам, глава тринадцатая, от четвертого до восьмого стиха. Апостол оченно тонко вникает в эфто дело. И смотри, что написано: любовь все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. А ты мне анафему сулишь.

— Не в том смысле, Арефий Кузьмич, — тихо, улыбаясь, сказал Иван Федотыч. — Что апостол Павел о любви говорит, это, душенька, великие слова, — и задумчиво повторил, видимо куда-то далеко улетая мыслями: — да, да…

всего надеется, всего…

— А вот, господа честные, и яишенка! — вскрикнул Агафокл, вскакивая навстречу Акулине.

Однако почти вся сковорода целиком досталась Агафоклу. Иван Федотыч опять сказал: «Греха в этом не нахожу, но не потребляю»; Николай с притворным отвращением отвернулся; Арефий съел одну ложку, очевидно только с намерением доказать, что это не грех, мальчик тоже едва попробовал.

Агафокл выскреб дочиста сковороду, с удовольствием причмокнул, отер губы подолом рубахи, засмеялся и, обращаясь сначала к Николаю, а потом к Арефию, сказал:

— Вот, Миколушка, и покушали. Грех — это точно.

Это справедливые твои слова. А ты, Арефий Кузьмич, доискался: нет греха… Как это ты, братец мой? Я же, голубчики вы мои, так полагаю: поемши, попимши, не вылезть ли нам на солнышко да не отведать ли наливочки, ась? Ежевичная у меня, братцы, первеющий сорт! Как в эфтом разе обозначено в книгах?..

Все засмеялись, вышли и сели на завалинку, но наливку пить не стали.

— Потолкуйте еще, други любезные, — сказал Агафокл, сладко потягиваясь и почесывая брюхо. — Страсть люблю умных речей послушать, — и, с целью подзадорить Арефия, обратился к Ивану Федотычу: — Так как, отец, значит, Арефию Кузьмичу анафема выходит?

Однако этот подход не сделал впечатления: Арефий только слабо усмехнулся. Иван же Федотыч и не расслышал. Он с умилением оглядывался по сторонам, смотрел на небо, в котором звонко пели жаворонки, на холмы, где едва пробивалась зеленая травка и желтели ранние цветочки.

Широко развернутая даль синела и сияла перед ним в горячих солнечных лучах, с ее церквами, селами, лесами, лугами, зеркальным разливом реки и рядом высоких курганов на берегу долины, и, казалось, навевала на него кроткие и любовные мысли. Лицо его становилось все яснее, бледные старческие губы складывались в благостную, неизъяснимо ласковую улыбку. Николай сидел в сторонке и курил, стараясь выпускать дым колечками: он все еще находился в неприятном, уязвленном настроении.

— Сколь мудро устроен мир божий! — счастливо вздыхая, сказал Иван Федотыч. — Для чего, подумаешь, свара, обида, ложь, человеконенавистничество, заботы о куске?..

Кажная былиночка, кажная что ни на есть махонькая тварь славит господа.