Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

— Вот и я, — с некоторым замешательством объявил Капитон Аверьяныч, — нацеди и мне, Николай Мартиныч! Чтой-то у нас вода ноне плоха… не то самовар давно не лужен?

Долго говорили о совершенно посторонних предметах, — даже о политике и о том, могут ли обретаться мощи ветхозаветных пророков, или это им не дано. Вдруг Капитон Аверьяныч, как-то потупляя глаза, спросил:

— А что, Мартин Лукьяныч, насчет Ефима Цыгана… как думаете?

— Что ж, кажется, отличнейший наездник: Кролик бежит на редкость.

— Да, да… бежит в лучшем виде.

Разговор опять начался о другом. Но через десять минут Капитон Аверьяныч спросил снова:

— Ну, а вообще насчет Ефима… как он на ваш взгляд?

— Что ж и вообще… Да вы, собственно, о чем?

Капитон Аверьяныч решительно не мог объяснить, о чем он, в сущности, спрашивает.

— Ну, насчет поведения… и тому подобное, — выговорил он, запинаясь.

— Вот поведение… Груб он, кажется, и пьет.

— Он, папаша, пить совершенно бросил, — вмешался Николай, — с самых сорока мучеников.

— Видите, и пить бросил! Что ж, Капитон Аверьяныч, на мой взгляд, он и поведения достойного. Народ держит в струне, это я отлично заметил, лошади в порядке, не пьяница, не вор, не смутьян.

— Да, да… — задумчиво подтверждал Капитон Аверьяныч и, помолчав, нерешительно добавил: — Вот пить… Отчего он пить бросил? Это хорошо, что об этом толковать, но отчего? Вдруг взял и сразу кинул!

Мартин Лукьяныч засмеялся.

— Не понимаю, Капитон Аверьяныч, решительно не понимаю! — воскликнул он. — По-моему, образумился человек, вот и все.

Капитон Аверьяныч покраснел: он терпеть не мог, когда над ним смеялись; кроме того, почувствовал нелепость и несообразность своих слов.

— Ефим — нехороший человек, — решительно заявил Николай.

— Чем нехороший? — с живостью спросил Капитон Аверьяныч.

— Как чем?! Вы посмотрите на его обращение с народом… Например, с Федотом. Ведь он решительно не признает в них человеческого достоинства. Ругается, дерется!.. А с женой что делает?..

— Ну, понес! — воскликнул Мартин Лукьяныч. — У конюха достоинство, брат, одно: ходи по струнке. Без этого ни в одном деле порядка не будет. А не ходит по струнке, поневоле морду побьешь анафеме. Что же касательно жены, так это, брат, люди поумней нас с тобой сказали: их не бить — добра не видать.

— Подлинно пальцем в небо попал, — сказал Капитон Аверьяныч, с видом разочарования отворачиваясь от Николая.

Опять заговорили о другом. Однако через час Капитон Аверьяныч возвратился к Ефиму:

— Чтой-то есть в нем как будто…

— Да что же вы замечаете?

— Есть эдакое… дух эдакий… Какое-то такое, как будто бы… эдакое!

— Грубит?

— Ну, вот еще! Посмотрел бы я, как он мне согрубит, — и Капитон Аверьяныч выразительно постучал костылем. — А зазубрина какая-то в нем… язва какая-то.

— Разве вот зол он?

— Что мне за дело, зол он али нет? Лишь бы обязанность свою соблюдал.

— Но тогда, позвольте-с, чего же еще требовать от человека? — с досадою воскликнул Мартин Лукьяныч и, сжавши в кулак все пять пальцев, сказал: — Наездник отличнейший! — и разогнул мизинец.

— Нечего и говорить, — согласился Капитон Аверьяныч и с любопытством начал смотреть на пальцы Мартина Лукьяныча, точно ожидая, что вот тут и выяснится таинственная причина его беспокойства и страха.

— Не вор, — отсчитывал Мартин Лукьяныч, — не смутьян; не пьет. Конюхов держит в ежовых рукавицах…

Да позвольте-с, чего ж вы еще хотите от человека? — И, разогнувши все пять пальцев, он с торжеством показал Капитону Аверьянычу чистую ладонь. Тот посмотрел на ладонь, вздохнул и стал прощаться.

— Нет, нет, это вы напрасно, Капитон Аверьяныч, — провожал его хозяин, — я так думаю, что нам решительно сам господь послал такого наездника.

— Да, да… — безучастно согласился Капитон Аверьяныч и, ощупывая костылем дорогу, постукивая в стены, около которых приходилось идти, замурлыкал себе под нос тот напев, который обозначал тоскливое и недоумевающее настроение его духа.

Когда волнение от приезда Ефрема улеглось в Капитоне Аверьяныче, — что, кстати сказать, случилось на другой же день, — он попытался привлечь и сына к разрешению мучительных своих недоумений. Медлить было некогда, ибо на днях предстояло посылать в Хреновое.

— Поговори-ка с ним… Вглядись в него хорошенько, в идола, — сказал Капитон Аверьяныч, — может, тебе со стороны-то будет виднее.

Чтобы сделать удовольствие отцу, Ефрем сходил в рысистое отделение, посмотрел на Цыгана при запряжке и, пожимая плечами, сказал отцу:

— Я на твоем месте сейчас же бы прогнал его.

— А что?

— Да так… Возмутительно разбойнику давать власть. Холоп, который ценит лошадей выше человека.

— Ты вот о чем! — с неудовольствием проговорил Капитон Аверьяныч. — Умны вы, погляжу…

— А я уверен, что ты в душе согласен со мною, — настаивал Ефрем, — ведь наездник он хороший, говоришь? А между тем неприятен тебе. Почему же? Ясно, потому, что возмутительно обращается с народом. Ты не хочешь сознаться, но это так. Самое лучшее — уволить его.