Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Мартин Лукьяныч и Николай подошли под благословение, отец Александр наскоро помотал пальцами и тотчас же поспешил пожать протянутые руки, как бы опасаясь, чтобы не последовало целования. Отец Григорий благословлял медленно, совал руку прямо к губам и затем уже здоровался. Распорядились подать новый самовар, сели.

Отец Александр держал себя развязно, с шумом придвинул кресло к столу; отец Григорий скромно поместился на стуле, в некотором отдалении.

— Очень благодарю, — с первых же слов сказал Мартин Лукьяныч, — отличнейшая проповедь, отличнейшая!

Отец Александр улыбнулся.

— Чему-нибудь учили! — сказал он с притворной скромностью.

— Тон высок, высок тон! — воскликнул отец Григорий. — Хороша, не говорю. Я не спорю, Александр. Но тон высок.

Отец Александр не заблагорассудил ответить отцу Григорию.

— Вот пошлю в «Епархиальные», — сказал он небрежно, — пусть отпечатают.

— Ей-ей, тонко, философии перепущено, неудобьвразумительно для простецов, — вполголоса упрямился отец Григорий и во всю длину вытянул руку, взял к себе на колени чашку с чаем и кусочек сахару.

— Батюшка, да вы пожалуйте к столу, — засуетился Николай, — поближе, ведь так неловко. Пожалуйте, я вам кресло пододвину.

— Спасибо, свет, спасибо! Что ж, посидим… Лишь бы угощали, а то и у притолоки можно нахлебаться. Ей-ей!

— Наследник ваш? — спросил отец Александр.

— Да-с, наследник движимого имущества, — сказал Мартин Лукьяныч и засмеялся своей остроте.

Отец Александр покровительственно обратился к Николаю:

— Помогаете папаше? Хорошее дело. Лучшая наука, скажу я вам.

Николай вспыхнул.

— Есть, по всей вероятности, и более продуктивные, — сказал он. — Я думаю, естествознание или политическая экономия неизмеримо лучше содействуют цивилизации, нежели сельское хозяйство.

Отец Александр тотчас же изменил тон.

— О, всеконечно, всеконечно, — согласился он с готовностью, — наипаче взять инженерные и технологические науки. В наш век это вознаграждается благодарно. Особливо с проведением рельсовых путей.

— Я понимаю науку как могущественный двигатель прогресса. Вот, например, гениальный Бокль…

— Всеконечно! — торопливо вставил отец Александр и, тонко улыбнувшись, точно заговорщик, сказал: — Читывали. Светило первой величины.

Старики с восхищением слушали.

— Вот, подумаешь, Лукьяныч, — не утерпел отец Григорий, — а чему нас учили! Долбишь, долбишь, бывало, герменевтику да гомилетику, всыпят тебе, рабу божьему, тьмы тем язвительных лоз… Вот и вся наука. Ей-ей! Вы не поверите, по чему мы богословие зубрили, — по Феофану Прокоповичу… Да-с. А вот Александр как проходил по Макарию, сел да в полчаса и накатал проповедь. Поди-кось!

— Мой ведь нигде не учился; если что знает, самому себе обязан, — с гордостью заявил Мартин Лукьяныч и, подумав, что мало сказал лестного отцу Александру, добавил: — Но проповедь образцовая.

— Для проформы необходимо, — как бы извиняясь в сторону Николая, сказал отец Александр, — и с другой — же стороны, их необходимо вразумлять. Вот вы, папаша, утверждаете: высок тон. Я же скажу: такие вещи требуют высокого тона. И притом, надеюсь, заключение соответствует…

Отец Григорий промолчал.

— Совершенно соответствует, — подхватил Мартин Лукьяныч. — Он всякий думает — управляющим быть легко. — Но вы справедливо изволили сказать, что нужен талант. Да еще какой! Теперь народишко… покорнейше прошу, как избаловался!

— В высокой степени распустились! — с живостью согласился отец Александр. — Представьте себе, Мартин Лукьяныч, мы вот с папашей считали: двести рублей он выручает за исправление треб!

— Семьсот, Александр, ей-ей, семьсот, как одна копеечка!

— Помилуйте, папаша, кто же теперь считает на ассигнации? Стыдитесь говорить. Двести рублишек. И это ежели класть продукты по высокой цене… Помилуйте, говорю, папаша, в наш век сторож на железной дороге получает более. Возможно ли?

— Бедняет народ… народ, Александр, бедняет, — с неудовольствием сказал отец Григорий. — Придешь, отслужишь, сунет гривну, — стыдно брать… ей-ей, стыдно брать. Только трудом, только вот мозолями снискивал пропитание, ей-ей! — И он показал свои корявые, как у мужика, руки. — И благодарю создателя, не токмо пропитание, ко и достаток нажил… Ей-ей, нажил!

Отец Александр презрительно усмехнулся.

— Уж лучше не говорите, — сказал он и, обращаясь к Николаю, добавил: — Червей заговаривает! Прилично ли это священнику?

— Що ж?.. — выговорил было отец Григорий, но тотчас же спохватился. — Что ж, Александр, ей-ей, пропадают! Заговорю — и пропадут. Разве я виноват? Вот у них же китайского борова заговорил.

— Это точно, отец Александр, — подтвердил Мартин Лукьяныч, — червь сваливается.

Отец Александр сделал вежливое лицо.

— Ну, и что ж, беру! — продолжал отец Григорий. — Вот три осьмины ржи набрал. Ей-ей! А то все трудом, все мозолями…

— И напрасно, — сказал молодой поп, не глядя на тестя, — в наш век на это смотрится очень строго. Посудите, Мартин Лукьяныч, какое ко мне будет уважение от прихожанина, если я, с позволения сказать, буду коровьим навозом пахнуть? В Европе на это не так смотрят.