Гарем Ивана Грозного

Хотя чего тут странного? Перед отъездом они крепко повздорили с сыном – столь крепко, что оба за оружие начали вгорячах хвататься и поливать друг дружку самой отборной бранью. Грешки Федькины были обнаружены его тестем, боярином Сицким; жена, которую он так и не выбрал время наградить дитятею, собралась принимать постриг, чтобы спастись от позора… словом, была страшная буза и громкий крик. Вот Басманов и предпочел держать сына на глазах. Во все время пути глаз с него не спускал, пресекая всякие попытки того позабавиться с пригоженькими отроками. Во время стоянок отыскивал для него самых ладных девок, ибо сговорчивые да горячие по прибрежным деревням всегда сыщутся, но Федька еще пуще злился и даже не смотрел на них… А эт-то что еще такое?!

Басманов вдруг перехватил вполне мужской, горячий взгляд, который метнул сын на молоденькую монашенку, служившую им за столом. А хороша Христова невеста, даже жалко: такое обилие плоти – и достанется бесплотному жениху. Может, именно эта девка станет нужным лекарством для Федьки?

Тут же Басманов вспомнил, где находится, и огорченно цыкнул зубом. Вот же незадача, а? В кои-то веки сын ощутил себя настоящим мужиком, а девка-то пострижена! Нет, даже и помыслить нельзя добыть ее для Федора. Тут никакие богатые государевы дары, присланные в монастырь, не помогут. Жаль, что сейчас уже ночь на дворе, корабельщики устали и повалились на струге спать, – жаль, нельзя прямо сейчас отправиться в обратный путь вместе с опальною княгиней Ефросиньей, подальше от ненужного искушения.

Ах да, еще ведь и привет сказать инокине Александре, сиречь, Юлиании Дмитриевне. Чуть не забыл.

Алексей Данилович отложил ложку, вытер усы и чинно благодарил за хлеб-соль. Потом попросил позвать инокиню Александру. Мать-игуменья сперва хотела до утра дело отложить, однако все же смилостивилась.

Вскоре в трапезную вошла тонкая монашенка, склонила голову, стала у порога. Басманов отвесил поклон, начал передавать слова государя, а сам с изумлением всматривался в лицо княгини.

Поразительно! Или это неверный свечной пламень играет такие игры, или Юлиания и впрямь не постарела, а помолодела за минувшие восемь лет? Сейчас она даже лучше и краше, чем была в свои двадцать шесть, когда после смерти мужа принимала постриг в Новодевичьей обители. Тогда склоняла голову под клобук увядшая, исплаканная, в полном смысле этого слова поставившая на себе крест, стареющая женщина. Сейчас, хоть и исхудала безмерно, обрела словно бы вторую молодость: ясные синие очи, кожа белая, гладкая – ни морщинки, рот напоминает цветок. Известно, у баб есть множество секретов, как приукрасить себя, надолго охранить молодость, но не в монастырской же келье гулявные[75] и ромашковые настойки готовить, смешивать драгоценные масла для притираний лица и тела! Бывает, что молодой любовник передает пожилой бабе свои силы вместе с семенем, преображая ее, это тоже дело известное, однако Юлиания не из тех, кто за монастырскими стенами станет блуд блудить. Не из тех!

Значит, что? Чудо с ней свершилось? Ну, чудо так чудо.

Невдомек было Алексею Даниловичу, что есть существа рода человеческого, а особенно – женского полу, которым мир с собою и духовное возвышение сообщают особую телесную красоту, над коей как бы и не властны годы. Юлиания была именно из таких. К тому же слух о смерти царицы успел уже долететь до нее, и кто знает, какие надежды вдруг воскресли в ее сердце, исполненном все той же наивной, девчоночьей, восторженной любви, которую она всегда испытывала к государю?

Безумные, греховные надежды…

Разговор с инокиней Александрой был недолгим. Вскоре она повернулась, чтобы уйти, и Басманов едва удержался, чтобы не утереть с облегчением пот со лба: Федька ел княгиню таким откровенно жадным взором, словно прямо тут, в трапезной, намеревался сотворить с ней блудный грех. Вот уж правда: и смех, и грех! Эк его разобрало, дурачка. Или только запретный плод влечет Федора, только невозможное и стыдное пробуждает в нем похоть? Беда, беда с этими детьми…

Он отогнал неприятные мысли и постарался сосредоточиться. Встреча с княгиней Ефросиньей обещала быть трудной.

Хорошо бы знать, известно ли ей об участи Владимира Андреевича…

Но это он поймет сразу.

– Федор, ты поди пока, – сказал он сыну. – Время спать, завтра чем свет отправимся в путь.

Против ожидания, Федька не стал перечить – поклонился отцу, поцеловал его руку, как велось сызмальства (бывало, Басмановы бранились матерно, чуть ли морды друг дружке не квасили, а все равно – уходя, Федька прикладывался к отцовой руке губами), и вышел.

Алексей Данилович поднялся, прогулялся по трапезной, разминая ноги. Скрипнула дверь – он обернулся. Сначала показалось, створку колыхнуло сквозняком, настолько мало она приоткрылась. Человеку и не проскользнуть в узкую щелку, разве только призраку.