– Случайно знаю, – кивнула подружка. – При мне же той обморочной из пляжной кабинки неотложку вызывали…
Она осеклась и внимательно посмотрела на Наташу.
– Похожа? – спросила я. – На подружку, которая ту обморочную вызволяла?
– Возможно. Рост примерно такой же, а лицо я не запомнила и фигуру под хламидой не разглядела…
– А я разглядела бабочку. – Я наклонилась и подняла белокурый хвост, стянутый резинкой с приметным украшением. – Когда ты наблюдала за встречей под деревом, резинка была у нее на руке, как браслет. Заколка ей в тот момент не нужна была, она протянула волосы в отверстие на затылке бейсболки.
– Так это была Наташа?!
– Если сомневаешься – посмотри на ее кроссовки.
Ирка не поленилась, слезла с лавочки, присела на корточки и, склонив голову набок, рассмотрела подошвы соседкиной обуви.
– Точно, есть тут жвачка в виде восьмерки! – Подружка посмотрела на меня снизу вверх. – Ленка, ты гений!
– Не преувеличивай. – Я скромно улыбнулась. – И сядь на лавку, тебе нужен покой. Я вызову «Скорую».
– Может, лучше полицию?
– И полицию тоже, – согласилась я. – Но потом, после «Скорой». Наташу-то мне не жалко, а вот мальчику нужна врачебная помощь. Кто же знал, что он выпьет свою воду залпом, глупыш…
– Слушай, а как получилось, что гадость выпили все, кроме тебя?
– А я наши с Наташей чашки поменяла местами. Когда вы обернулись, чтобы посмотреть на Мурата, которого я якобы увидела.
– Ловка ты, мать! – восхитилась Ирка. – И когда же ты нашу соседку заподозрила?
– Когда она загорала, а мы тонули.
Ирка подняла брови.
– Очень нарочито это было, понимаешь? Она так явно дистанцировалась от происходящего, словно нарочно себе алиби создавала.
– То есть она пеклась на солнышке под музычку в ушах, прекрасно зная, что нас с тобой в этот момент убивают?
– Вот именно.
– Дрянь такая.
– Мягко сказано.
Мы помолчали. Ирке все-таки было не очень хорошо, а меня, как всегда, запоздало накрыло откатом: коленки обмякли, руки задрожали, стало холодно и неуютно.
– Не дрожи, – попросила подружка и придвинулась ближе, согревая меня теплым боком. – А хочешь семечек? У меня есть.
– Кто бы сомневался, – пробормотала я.
Ну да, погрызть чего-нибудь – лучший хомячий способ успокоиться.
В сотне метров от нашего обитаемого острова ходили, разговаривали, смеялись, ели и пили люди, размеренно дышало море, горели огни. Мы сидели, молчали и грызли семки.
Ждали «Скорую», но первой подъехала вовсе не она. Не видимый за углом автомобиль почти бесшумно подкатил, скрипнул тормозами. Дружно открылись дверцы, зашуршали шаги.
Честное слово, не представляю, что подумали парни в темной одежде, в бронежилетах, с автоматами и в шлемах, увидев пару расхристанных лохматых теток, сосредоточенно и невозмутимо, с размеренностью автоматов щелкающих семечки на лавочке, с двух сторон оригинально декорированной неподвижными телами.
Они немного удивились, это точно. Остановились.
И тогда Ирка, аккуратно сплюнув в кулак шелуху, очень вежливо сказала им:
– Добрый вечер!
А я заржала.
Один из парней – тоже в бронике, но почему-то без автомата, поднял плексигласовое забрало шлема и с чувством матерно выругался.
– Фу, как некультурно, Касатиков, – попеняла ему моя вежливая подружка.
Я хохотала, просто рыдала от смеха и никак не могла остановиться.
Что поделаешь – нервы у меня не железные.
В итоге медики, когда приехала «Скорая», в первую очередь занялись именно мной. С помощью какого-то укольчика им удалось умерить мое бурное веселье до тихой радости, при этом я несколько потерялась в пространстве и времени и часть дальнейших событий запомнила смутно.
Нас с подружкой куда-то везли, и, кажется, по дороге я задремала. Потом мы где-то сидели – стулья были жесткие, стены белые, свет яркий, люди нерусские и приставучие. Они что-то спрашивали, очень настойчиво и даже занудно, и я честно старалась отвечать, не переставая при этом улыбаться. Кажется, это всех ужасно бесило.
Приходил и уходил Касатиков, в какой-то момент появился и уже не пропадал седовласый господин благородной наружности, заспанный и плохо выбритый, зато в прекрасном костюме. Вроде бы он опекал нас, сочувственно похлопывал по плечам и что-то говорил про посольство.
– Посол-мосол, – сказала на это Ирка и снова замолчала.
Она была неразговорчива, угрюма и бледна, а в какой-то момент и вовсе громко спросила меня:
– Можно, я уже сделаю бэ-э?
После этого декорации опять сменились – как-то незаметно, я не запомнила перехода и вновь осознала себя уже на другом стуле, гораздо более мягком. Помещение тоже было другое – поменьше, поуютнее, с бледно-голубыми стенами. Стул мой стоял рядом с кроватью каких-то очень монументальных очертаний, и на этом величественном ложе под капельницей спала Ирка. Было очень тихо, горел один розово-желтый ночник в изголовье, из-под гармошки наполовину поднятых жалюзи в окно свободно затекала ночная тьма.
Я, должно быть, спала на стуле, руки-ноги затекли и не хотели меня слушаться.
Потянувшись пощупать подружку, чтобы наверняка убедиться, что она теплая и дышит, я едва не обрушила капельницу. Разбудила бы всю больницу!