Гаргантюа и Пантагрюэль

— Они никогда не поют, — отвечал старикан, — зато едят за двоих.

— А где же их самка? — спросил я.

— Самок у них нет, — отвечал тот.

— Почему же они в таком случае покрыты коростою и изъедены дурной болезнью? — ввернул Панург.

— Дурной болезнью эта порода птиц часто болеет, оттого что она общается с флотом, — отвечал старец. — К вам же они слетелись, — продолжал он, — дабы удостовериться, нет ли среди вас представителей еще одной, будто бы встречающейся в ваших краях, великолепной породы цов, хищных и грозных птиц, не идущих на приманку и не признающих перчатки сокольничьего. А вот некоторые из этих носят на ногах вместо ремешков красивые и дорогие подвязки с надписью на колечке^{805}, но только слова кто об этом дурно подумает частенько бывают загажены. Другие поверх оперения носят знак победы над злым духом, третьи — баранью шкуру^{806}.

— Такая порода, может быть, и существует, мэтр Антитус, однако ж нам она неизвестна, — объявил Панург.

— Ну, довольно болтать, — заключил Эдитус, — пойдемте выпьем.

— А как насчет закуски? — спросил Панург.

— Где жажду заливают, там и брюхо набивают, — ответствовал Эдитус. — Нет ничего дороже и драгоценнее времени, — так употребим же его на добрые дела.

Прежде всего он отвел нас в кардинцовые бани, отменные бани, где вы чувствуете себя наверху блаженства; когда же мы вышли из бань, он велел алиптам^{807} умастить нас дорогими благовонными мазями. Пантагрюэль, однако ж, ему сказал, что он и без того выпьет как должно. Тогда старик провел нас в большую, весьма заманчивую трапезную и сказал:

— Мне ведомо, что отшельник Гульфикус заставил вас поститься четыре дня подряд, ну, а здесь вы, напротив, четыре дня подряд будете есть и пить без передышки.

— А спать-то мы все-таки будем? — спросил Панург.

— Это уж как кому угодно, — заметил Эдитус, — кто спит, от и пьет.

Господи боже мой, ну и пир же он нам закатил! То-то добрая душа!

Глава VI. Чем птицы острова Звонкого питались

Пантагрюэль приуныл; по-видимому, четырехдневный срок, который определил нам Эдитус, был ему не по душе, что не прошло незамеченным для самого Эдитуса, и он сказал Пантагрюэлю:

— Государь! Вам известно, что всю неделю перед зимним солнцестоянием и всю неделю после него на море не бывает бурь. Это зависит от того, что стихии благосклонны к алькионам^{808}, птицам, посвященным Фетиде, которые как раз в это время высиживают и выводят на берегу птенцов. У нас здесь море мстит за долгое спокойствие, и, когда к нам приезжают путешественники, четыре дня кряду грозно бушует. Все же, думается нам, это оно для того, чтобы вы по необходимости здесь задержались и в течение четырех дней угощались на доходы от колокольного звона. Не думайте, однако ж, что это для вас потерянное время. Вам волей-неволей придется у нас побыть, если только вы не хотите иметь дело с Юноной, Нептуном, Доридой^{809}, Эолом и всеми вейовисами. Но у вас теперь одна забота: попировать на славу.

Основательно подзакусив, брат Жан обратился к Эдитусу с такими словами:

— У вас на острове все только клетки да птицы. Птицы не обрабатывают и не возделывают землю. Они знай себе прыгают, щебечут да поют. Откуда же у вас этот рог изобилия, откуда же столько благ и столько лакомых кусочков?

— Со всего света, — отвечал Эдитус, — за исключением некоторых областей в царстве Аквилона, из-за коих вот уже несколько лет волнуются болота Камарины^{810}.

— Ни черта, — сказал брат Жан.–

Их ждет раскаянье, дон-динь,
Их ждет раскаянье, динь-дон! *

Выпьем, друзья!

— А вы-то сами откуда? — спросил Эдитус.

— Из Турени, — отвечал Панург.

— Раз вы из благословенной Турени, стало быть вы племя не злое, — заметил Эдитус. — Из Турени к нам ежегодно чего-чего только не доставляют, и даже как-то раз ваши соотчичи, заезжавшие к нам по пути, говорили, что герцог туреньский подголадывает по причине чрезмерной щедрости его предшественников, которые закармливали высокопреосвященнейших наших птиц фазанами, куропатками, рябчиками, индейками, жирными лодюнскими каплунами и всякого рода крупной и мелкой дичью. Выпьем, друзья мои! Взгляните на этот насест с птицами: какие они откормленные, раздобревшие, — это все благодаря пожертвованиям, и потому-то они так сладко поют. Лучшего пения вам не услышать, как ежели они увидят два золотых жезла…

— Это, уж верно, в праздник жезлов, — вставил брат Жан.

— …или ежели я зазвоню в большие колокола, что вокруг ихних клеток. Выпьем, друзья! Сегодня хорошо пьется, как, впрочем, и в любой другой день. Выпьем! Пью за вас от всей души, будьте здоровы! Не бойтесь, что вина и закуски не хватит. Даже когда небеса сделаются медью, а земля — железом, все равно к тому времени наши запасы еще не подберутся, — с ними мы продержимся лет на семь — на восемь дольше, чем длился голод в Египте^{811}. А посему давайте в мире и согласии выпьем!

— Дьявольщина! — воскликнул Панург. — Славно же вам на этом свете живется!