Гаргантюа и Пантагрюэль

– Ах ты, бык его забодай, это еще что такое? – воскликнул Пантагрюэль. – Не к добру, ой, не к добру! Он намекает на то, что брак ваш будет неблагополучным и несчастным. По словам Терпсиона, чох – это один из сократических демонов. Чох направо означает, что можно уверенно и смело идти избранным путем к намеченной цели и что начало, дальнейшее развитие и окончание будут удачны и успешны, в то время как чох налево означает противоположное.

– Вы имеете обыкновение, – заметил Панург, – все истолковывать в худшую сторону и при этом шиворот-навыворот, – прямой Дав, вот вы кто. А я ничему этому не верю. Этот ваш бумагомарака Терпсион – не кто иной, как записной враль.

– Но и Цицерон что-то такое говорит о чихании во второй книге De divinatione, — возразил Пантагрюэль.

Тут Панург повернулся к Козлоносу и сделал такой знак: вывернул веки, задвигал челюстями справа налево и высунул наполовину язык. Затем раскрыл левую руку, но так, что средний ее палец по отношению к ладони занял положение перпендикулярное, и приставил ее к штанам вместо гульфика; правую же руку он сжал в кулак, за исключением большого пальца, каковой палец он, просунув под правую подмышку, приставил к спине выше ягодиц – к тому месту, которое у арабов называется альхатим. Потом сейчас же переменил руки: правой руке придал положение левой и приставил к тому месту, где надлежало быть гульфику, а левой придал положение правой и приставил к альхатиму. Эту перемену рук он повторил девять раз. После девятого раза он привел веки в естественное их состояние, равно как челюсти и язык; затем искоса взглянул на Козлоноса и зажевал губами, как обезьяна или же как кролики, когда едят овес на корню.

В ответ на это Козлонос поднял совершенно раскрытую правую руку, затем вставил большой палец, до первого сустава, между третьими суставами среднего и безымянного пальцев и крепко его там зажал, прочие суставы помянутых пальцев согнул, указательный же и мизинец вытянул. Расставив таким образом пальцы, он положил руку Панургу на пупок, а засим, опираясь на мизинец и указательный, как на ножки, стал двигать большим пальцем. Мало-помалу рука его поднималась все выше и выше, касаясь Панургова живота, области желудка, груди, шеи и, наконец, подбородка, после чего он сунул двигающийся большой палец ему в рот, затем почесал ему нос, а дойдя до глаз, сделал такое движение, будто собирался выдавить их. Тут Панург рассердился и предпринял попытку вырваться и убежать от немого. Козлонос, однако, продолжал тереть ему большим пальцем то глаза, то лоб, то поля шляпы. В конце концов Панург возопил:

– Эй вы, умалишенный! Оставьте меня в покое, а то я вас изобью! Если вы не перестанете меня злить, я из вашей поганой физиономии сделаю маску.

– Он же глухой, – вмешался брат Жан. – Он не слышит, что ты ему говоришь, чудила ты этакий! Набей ему харю – вот этот знак он поймет.

– Какого черта нужно от меня этому шарлатану? – кричал Панург. – Мои глаза ему не яички, чтобы их так давить. Яичницы из них все равно не выйдет. Ей-богу, da jurandi, я вас сейчас досыта накормлю щелчками впрослоечку с оплеухами!

И тут он, подавшись назад, стрельнул в сторону Козлоноса губами.

Немой, видя, что Панург от него пятится, забежал вперед, вцепился в него и сделал такой знак: опустил правую руку во всю ее длину, до самого колена, и, сложив пальцы в кулак, просунул большой палец между средним и указательным; затем левой рукой начал тереть себе правую руку выше локтя и одновременно то медленно поднимал эту руку на высоту локтя и выше, то внезапно ее опускал; и так он попеременно то поднимал руку, то опускал и показывал ее Панургу.

Панург, озлившись, замахнулся на него кулаком, однако из уважения к Пантагрюэлю сдержался.

Тут Пантагрюэль сказал:

– Уж если вас возмущают самые знаки, то как же вы будете возмущены, когда узнаете, какой заключен в них смысл! Всякая истина находит себе отклик в другой истине. Немой утверждает и указывает, что вы будете женаты, рогаты, биты и обворованы.

– Что я женюсь – это я вполне допускаю, – объявил Панург, – все же остальное отрицаю начисто. И уж вы, будьте настолько любезны, поверьте мне, что еще ни одному человеку в мире так не везло на женщин и на лошадей, как мне.

Глава XXI О том, как Панург советуется с одним престарелым французским поэтом по имени Котанмордан