Гаргантюа и Пантагрюэль

Когда било полдень (обратите внимание, что все их колокола как на часах, так равно и на церквах и в трапезных были устроены по завету Понтано, то есть подбиты наилучшим пухом, а вместо языков у них были привешены лисьи хвосты), – когда било полдень, говорю я, они пробуждались и разувались; кто хотел, тот мочился, кто хотел, тот испражнялся, кто хотел, тот сморкался. По принуждению же, во исполнение строгого устава, все должны были много и долго зевать, – они завтракали зевками. Сие зрелище показалось мне забавным. Оставив сапоги со шпорами в конюшне, они шли в монастырскую галерею, с крайним тщанием мыли руки и полоскали рот, затем усаживались на длинной скамейке и чистили зубы до тех пор, пока настоятель не подавал им знака свистом в кулак, – тут каждый разевал пасть как можно шире, и зевали они – когда полчаса, когда больше, а когда меньше, в зависимости от того, какой длины завтрак, по мнению настоятеля, полагался в тот или иной праздник, а после завтрака устраивали торжественное шествие с двумя хоругвями, на одной из которых была великолепно изображена Добродетель, а на другой Фортуна. Один из распевов нес впереди хоругвь с Фортуной; за ним шел другой, держа хоругвь с Добродетелью и кропило, обмокнутое в Меркуриеву воду[940], которой описание мы находим в Овидиевых Фастах (кн. V), и этим своим кропилом он как бы беспрестанно подгонял распева, шедшего впереди и несшего Фортуну.

– Такой порядок противоречит взглядам Цицерона и академиков, – заметил Панург, – ведь они утверждали, что впереди должна идти Добродетель, а Фортуна сзади.

Нам, однако ж, пояснили, что цель распевов – отстегать Фортуну, следственно, они поступают правильно.

Во время шествия они вполголоса и весьма стройно распевали какие-то антифоны, – я этой патленщины не понял; слушая их со вниманием, я, однако ж, заметил, что поют они только ушами. О, какие это чудные напевы, и как гармонично сливались они со звоном колоколов! Тут уж дисгармонии быть не могло. Пантагрюэль сделал по поводу этого шествия удивительно тонкое замечание.

– Вам ясна, вам понятна хитрость распевов? – обратился он к нам. – Во время шествия они вышли в одну церковную дверь, а вошли в другую. Они поостереглись войти туда, откуда вышли. Клянусь честью, это люди хитрые, и не просто хитрые, а хитрющие, хитрецы, хитрюги, и не только хитрящие, но исхитряющиеся и перехитряющие.

– Эта хитрость заимствована из оккультной философии, – заметил брат Жан, – а я в ней ни черта не понимаю.

– Тем-то она и опасна, что в ней ничего понять нельзя, – подхватил Пантагрюэль. – Хитрость понятная, хитрость предвиденная, хитрость разгаданная теряет всякий смысл и перестает быть хитростью, – мы называем ее дурью. Честью клянусь, эти хитрецы искушены во многих других видах хитрости.

По окончании шествия, как после прогулки и полезного упражнения, распевы отправились в трапезную, опустились под столами на колени и легли грудью и животом на фонари. В это время явился упитанный башмачище и предложил им не весьма питательную закуску: начали они с сыра, а кончили горчицей и латуком, – таков был, по свидетельству Марциала, обычай у древних. Затем все получили по блюдечку горчицы – это они должны были оставить себе на после обеда.

Их стол был таков: по воскресеньям они ели колбасу кровяную, колбасу ливерную, сосиски, телятину шпигованную, печенку свиную и перепелов (не считая неизменного сыра, для возбуждения аппетита, и горчицы на десерт). По понедельникам – отменный горох с салом, снабженный обширным комментарием и чтением между строк. По вторникам – изрядное количество благословенного хлеба, лепешек, пирогов, галет и печенья. По средам – деревенские кушанья, а именно: головы бараньи, головы телячьи и головы барсуков, коими здешние края были обильны. По четвергам – супы семи сортов, а в промежутках – неизменная горчица. По пятницам – ничего, кроме рябины, и даже, судя по цвету, не весьма зрелой. По субботам они глодали кости. Должно заметить, что это никак не сказывалось ни на их расположении духа, ни на их здоровье, ибо желудок у них и по субботам действовал превосходно. Пили они антифортунное вино – так назывался у них какой-то местный напиток. Когда они хотели пить или есть, они опускали капюшоны на грудь, и капюшон заменял им салфетку.

После обеда они усердно молились Богу, и непременно нараспев. Прочее время дня они в ожидании Страшного суда употребляли на добрые дела: по воскресеньям тузили друг друга; по понедельникам щелкали друг друга по носу; по вторникам друг друга царапали; по средам морочили друг другу голову; по четвергам ковыряли друг у друга в носу; по пятницам щекотали друг друга; по субботам бичевали друг друга.