Гарибальди

Всего этого Мадзини не хотел и не мог сделать, так как боялся вовлечь в борьбу широкие массы. Упорно выдвигая свою формулу «бог и народ», он боялся ссориться с духовенством. Наконец, что важнее всего, Мадзини пренебрежительно относился к крестьянству, недооценивал его, как одну из движущих сил революции; в противоположность этому вопрос об отношении крестьянства к освободительному движению всегда сильно заботил и волновал Гарибальди, и он подчас находил (как мы увидим впоследствии) способ вовлечь крестьян в движение. «Триумвирам Римской республики 1848 года, — писал Маркс, — предоставившим крестьянам Кампаньи пребывать в более безнадежном порабощении, нежели рабство их предков эпохи Римской империи, было легко разглагольствовать насчет низкого духовного уровня сельского населения»[34].

Подходя к Риму 1 июня, Гарибальди сделал последнюю попытку спасти положение и просил правительство дать ему неограниченные военные полномочия. Когда был получен уклончивый ответ, терпение Гарибальди истощилось; он послал Мадзини следующее письмо:

«Командование 1-й дивизии. Римская республика.

Мадзини! Вы спрашиваете меня, чего я хочу, и я отвечаю: для блага республики я могу быть полезным только в двух ролях — или неограниченного диктатора или просто солдата. Выбирайте.

Ваш Дж. Гарибальди»

Разумеется, Гарибальди говорил только о военной диктатуре. Мадзини, однако, и на этот раз его не послушался.

Измученные войска Гарибальди получили приказ готовиться к походу против австрийцев. Они надеялись хоть несколько дней отдохнуть в столице. Увы, почти всех их ждал отдых… в могиле! Вероломный французский генерал Удино неожиданно, раньше срока, напал на Рим и занял парк Памфили и виллу Корсини — «Казино Четырех Ветров». В ответ на упреки хитрый Удино хладнокровно объяснил, что он «только обещал не нападать на город, но отнюдь не на прилегающую к нему территорию». Сорокатысячная армия, шесть батарей, осадные орудия, большой отряд опытных инженеров и саперов, получивших специальную подготовку для осады и взятия Рима, — таковы были в тот момент силы интервентов.

Вступив в Рим, Гарибальди с ужасом увидел, что не было принято никаких мер, чтобы помешать Удино занять важнейшие опорные пункты! Когда Гарибальди узнал, что «Казино Четырех Ветров» занято французами, он с горечью воскликнул: «Consummatum est!» («Все кончено!»).

Позиция эта, как неоднократно и настойчиво указывал Гарибальди, являлась ключом к обороне города. Занимал ее, неприятель, укрытый и защищенный густой массой деревьев и кустов, множеством статуй, террас и парапетов, мог использовать свое положение с максимальным удобством. Наоборот, гарибальдийцам, получившим приказание идти в атаку на этот холм, приходилось подставлять грудь под убийственный огонь скрытого наверху неприятеля. Но другого выбора не было.

Чтобы спасти Рим, надо было взять эту позицию, и Гарибальди повел своих героев в этот замечательный бой.

«Рано утром, — вспоминает Гарибальди, — нас разбудил гром канонады и ружейных выстрелов у ворот Сан Панкрацио. Забили тревогу. Утомленные легионы мгновенно вооружились и двинулись к месту битвы… Я велел атаковать «Казино Четырех Ветров». Я чувствовал, что от этого зависело спасение Рима».

Началось достопамятное сражение 3 июня, не имеющее себе равных даже среди многочисленных победоносных сражений гарибальдийцев. Это была беспримерная штыковая атака, кровопролитный рукопашный бой. Мужеством и самоотверженностью гарибальдийцы пытались возместить численное преимущество отлично вооруженного врага. Первыми в бой кинулись Мазина и Леджиеро во главе отряда храбрецов. Они ворвались за решетку «Казино Четырех Ветров», бросились вверх по тенистой аллее, где их встретил град пуль. Мазина был ранен в грудь, но продолжал мчаться на коне вверх по мраморной лестнице парка. Получив новую рану прямо в сердце* он упал, держа карабин в руке, зацепившись ногами за стремена… Французы стреляли из окон, из дверей, со стен, из-за живых изгородей и деревьев. Все же храбрецам удалось захватить виллу Корсини и штыками выбить оттуда французов. Гарибальди верхом на коне спокойно и твердо отдавал распоряжения. Белый пончо его развевался в самых опасных местах боя. В этой атаке пали самые доблестные его товарищи. Он горестно вспоминает в «Мемуарах»: «Мазина, Даверио, Дандоло, Раморино, Морозини, Паницци, Давид, Мелара, Перальто, Мамели, Минуто — какие имена! — и многие другие герои, имен которых не припомню, пали жертвой духовенства и солдат Французской республики, истреблявших своих братьев. 3 июня решило участь Рима».