Гарики на каждый день

Кто ищет истину, держись
у парадокса на краю;
вот женщины: дают нам жизнь,
а после жить нам не дают.

Природа женская лиха

и много мужеской сильней,
но что у бабы вне греха,
то от лукавого у ней.

Смотрит с гвоздика портрет

на кручину вдовию,
а миленка больше нет,
скинулся в Жидовию.

Добро со злом природой смешаны,

как тьма ночей со светом дней;
чем больше ангельского в женщине,
тем гуще дьявольское в ней.

Была и я любима,

теперь тоскую дома,
течет прохожий мимо,
никем я не ебома.

Душа болит, свербит и мается,

и глухо в теле канителится,
если никто не покушается
на целомудрие владелицы.

Старушка – воплощенное приличие,

но в память, что была она лиха,
похоже ее сморщенное личико
на спекшееся яблоко греха.

Должно быть, зрелые блудницы

огонь и пыл, слова и позы
воспринимают как страницы
пустой предшествующей прозы.

Все переменилось бы кругом,

если бы везде вокруг и рядом
женщины раскинули умом,
как сейчас раскидывают задом.

Мечты питая и надежды,

девицы скачут из одежды;
а погодя – опять в одежде,
но умудреннее, чем прежде.

Носишь радостную морду

и не знаешь, что позор –
при таких широких бедрах
– такой узкий кругозор.

Улетел мой ясный сокол

басурмана воевать,
а на мне ночует свекор,
чтоб не смела блядовать.

Кичились майские красотки

надменной грацией своей;
дохнул октябрь – и стали тетки,
тела давно минувших дней.

Родясь из коконов на свет,

мы совершаем круг в природе,
и бабочки преклонных лет
опять на гусениц походят.

Ум хорош, но мучает и сушит,

и совсем ненадобен порой;
женщина имеет плоть и душу,
думая то первой, то второй.

Ребро Адаму вырезать пришлось,

и женщину Господь из кости создал:
ребро – была единственная кость,
лишенная какого-либо мозга.

Есть бабы – храмы: строг фасад,

чиста невинность красок свежих;
а позади – дремучий сад,
притон прохожих и проезжих.

Послабленье народу вредит,

ухудшаются нравы столичные,
одеваются девки в кредит,
раздеваются за наличные.

Она была собой прекрасна,

и ей владел любой подлец;
она была на все согласна,
и даже – на худой конец.

Ключ к женщине – восторг и фимиам,

ей больше ничего от нас не надо,
и стоит нам упасть к ее ногам,
как женщина, вздохнув, ложится рядом.

У женщин юбки все короче;

коленных чашечек стриптиз
напоминает ближе к ночи,
что существует весь сервиз.

Мой миленький дружок

не дует в свой рожок,
и будут у дружка
за это два рожка.

Я евреям не даю,

я в ладу с эпохою,
я их сразу узнаю –
по носу и по хую.

Ты, подружка дорогая,

зря такая робкая;
лично я, хотя худая,
но ужасно ебкая.

Трепещет юной девы сердце

над платьев красочными кучами:
во что одеться, чтоб раздеться
как можно счастливей при случае?

Вот женщину я обнимаю,

она ко мне льнет, пламенея,
а Ева, я вдруг понимаю,
и яблоко съела, и змея.

Мы дарим женщине цветы,

звезду с небес, круженье бала,
и переходим с ней на ты,
а после дарим очень мало.

В мужчине ум – решающая ценность

и сила – чтоб играла и кипела,
а в женщине пленяет нас душевность
и многие другие части тела.

Мои позавчерашние подруги

имеют уже взрослых дочерей
и славятся в безнравственной округе
воинственной моральностью своей.

Быть бабой – трудная задача,

держись графиней и не хнычь;
чужой мужик – что пух цыплячий,
а свой привычный – что кирпич.

Будь опаслив! Извечно готово

люто сплетничать женское племя,
ибо в женщине всякое слово
прорастает не хуже, чем семя.

Есть бабы, очень строгие в девицах,

умевшие дерзить и отвечать,
и при совокуплении на лицах
лежит у них свирепости печать.

Плевать нам на украденные вещи,

пускай их даже сдернут прямо с тела,
бандиты омерзительны для женщин
за то, что раздевают их без дела.

Одна из тайн той женской прелести,

что не видна для них самих –
в неясном, смутном, слитном шелесте
тепла, клубящегося в них.

Такие роскошные бюсты бывают

(я видывал это, на слово поверьте),
что вдруг их некстати, но так вспоминают,
что печень болит у подкравшейся смерти.

Чем сладкозвучнее напевы

и чем банальнее они,
тем легче трепетные девы
скидают платьица на пни.

Есть дамы: каменны, как мрамор,

и холодны, как зеркала,
но чуть смягчившись, эти дамы
в дальнейшем липнут, как смола.

У целомудренных особ

путем таинственных течений
прокисший зря любовный сок
идет в кефир нравоучений.

У женщин дух и тело слитны:

они способны к чудесам,
когда, как руки для молитвы,
подъемлют ноги к небесам.

Все нежней и сладостней мужчины,

женщины все тверже и железней;
скоро в мужиках не без причины
женские объявятся болезни.

Над мужским смеется простодушьем

трепетная живость нежных линий,
от романа делаясь воздушней,
от новеллы делаясь невинней.

Ах, ветер времени зловещий,

причина множества кручин!
Ты изменяешь форму женщин
и содержание мужчин.

Есть бабы – я боюсь их как проклятья –

такая ни за что с тобой не ляжет,
покуда, теребя застежки платья,
вчерашнее кино не перескажет.

Всегда мне было интересно,

как поразительно греховно
духовность женщины – телесна,
а тело – дьявольски духовно.

Блестя глазами сокровенно,

стыдясь вульгарности подруг,
девица ждет любви смиренно,
как муху робко ждет паук.

Бабы одеваются сейчас,

помня, что слыхали от подружек:
цель наряда женщины – показ,
что и без него она не хуже.

Процесс эмансипации не сложен

и мною наблюдался много раз:
везде, где быть мужчиной мы не можем,
подруги ускользают из-под нас.

На женщин сквозь покровы их нарядов

мы смотрим, как на свет из темноты;
увяли бы цветы от наших взглядов,
а бабы – расцветают, как цветы.

Бросьте, девки, приставать –

дескать, хватит всем давать:
как я буду не давать,
если всюду есть кровать?

Умерь обильные корма

возделывай свой сад,
и будет стройная корма,
и собранный фасад.

Не тоскуй, старушка Песя,

о капризах непогоды,
лучше лейся, словно песня,
сквозь оставшиеся годы.

Боже, Боже, до чего же

стал миленок инвалид:
сам топтать меня не может,
а соседу – не велит.

Была тихоней тетя Хая

и только с Хаимом по ночам
такая делалась лихая,
что Хаим то хрюкал, то мычал.

О чем ты, Божия раба,

бормочешь стонами своими?
Душа строга, а плоть слаба –
верчусь и маюсь между ними.

Суров к подругам возраста мороз,

выстуживают нежность ветры дней,
слетают лепестки с увядших роз,
и сделались шипы на них видней.

Мы шли до края и за край

и в риске и в чаду,
и все, с кем мы знавали рай,
нам встретятся в аду.