Гармония – моё второе имя

– Продолжим глупую дуэль, участником которой вы стали не по своей воле. Что делать? В культуре оброненная из благих побуждений концепция превращается в брошенную перчатку. Да, да, в культуре тоже побеждает сильнейший – то есть тот, чьим оружием стали законы разума, направленные против бастионов веры. Догадываетесь, к чему я клоню? Если вы наблюдаете столкновение точек зрения, культурную дуэль, значит, сражаются натура и культура. Надеюсь, вы не унизитесь, как какая-нибудь писательница, до всемирно растиражированного аргумента «в споре рождается истина». В бессмысленном споре рождается правота одного из оппонентов. Побеждает всегда качество мышления. Культура. А знаете, кто будет признан победителем?

Правильно: тот, кто именем культуры, протаскивая императивы натуры, будет ратовать за милосердие. Тот, кто перемудрит сам себя. Тот, кто будет верить, что он победил. Тот, кто окажется слабаком. Примите мои поздравления в форме соболезнования. Я вручаю вам сей двусмысленный венок. Хотите – пусть он будет терновым с алмазными инкрустациями. Можно загнать в ближайший ломбард…

Что значит «вместо диалектики наступила жизнь»? Вместо культуры – натура? Жизнь не может быть вместо диалектики, маэстро; жизнь насквозь диалектична, как можно одно отделять от другого? Это все равно, что сказать: кошка вместо инстинктов. Ведь вы бы так не сказали? Надеюсь, что нет. Вы так заворожили человечество, Федор Михайлович. Просто попали в десятку – только с другой стороны. Стали ключом ко всем нынешним проблемам, к появлению которых сами же во многом и приложили руку, извините. Ах, глубина души, ох, как мы загадочны… Не знаю, можно ли вас подпускать к школьникам. Вы на них дурно влияете. И что вы так носитесь со своей хмурой вечностью? Когда-нибудь приходит никогда. И потом… Когда-нибудь становится наплевать на никогда. Вечность – это мы сами.

И тут до меня дошло (вот он, крошечный момент, десятая доля секунды, не время даже, а статистическая погрешность, – прекрасный судьбоносный миг, соединивший прошлое и будущее! Чем недолговечнее эйфория, тем она острее!). Моя трудная жизнь, состоявшая из невозможности принять верное решение, мои душераздирающие сомнения, мои метания, мои ошибки, вытекающие из правильных решений, – все это было полноводной, полнокровной жизнью. Нельзя было ни убавить, ни прибавить; это было бы нарушением моей гармонии.

И решения никакого принимать было не надо – просто потому, что я давно уже принял решение, еще тогда, когда даже не подозревал, какие трудности поджидают меня впереди. Получается, что я жил с готовым решением, не веря, что оно – уже свершившийся факт?

Получается, что жил.

Ничего не надо было менять в жизни; надо было просто жить невозможной жизнью – и это было счастьем. Теперь я точно знал, что такое счастье. Осталось ответить на вопрос: счастлив я или нет?

Даже не так. Моя проблема передвинулась в другую плоскость: где взять силы на это корявое счастье?

При этом понимание того, что иного счастья не бывает, явно прибавляло мне сил. Осознание того, что меня не покидает понимание, также было источником сил.

Было страшновато бросаться в хорошо знакомую пучину; но никакой иной жизни мне уже не хотелось. Еще вчера я лихорадочно искал глазами берег, чувствуя, что силы на исходе; сегодня я уже не хотел никакого берега, никакой скучной тверди, никаких окончательных причалов. Сам процесс плавания, удовольствие уверенно держаться на воде – то бишь безнадежно барахтаться в океане – и придавало мне сил. Не надежда достичь берега – а надежда достичь его как можно позже: вот что стало моей путеводной звездой.

Настоящая жизнь должна быть трудной, невыносимой – потому что реальной. Благостные миражи, мусор иллюзий – за борт, как балласт. Желание жить реальной жизнью – вот что стало perpetuum mobile моего существования. Я бы рассмеялся в глаза тому, кто назвал бы меня оптимистом; я бы расплакался от жалости к тому, кто посчитал бы меня пессимистом; я бы резко повернулся спиной к комплиментам унылого диалектика; я бы не устоял против искушения объявить сумасшедшим верующего. Мне было с ними не по пути, они не умели плавать.

Гармония, мое второе имя, стала мне спасательным жилетом.

* * *

Жена, состояние которой было безнадежно, прочитала эту запись из моего дневника (начинавшуюся со слов «моя трудная жизнь»; все остальное в последней главе – выдумка, художество) и попросила объяснить, что я имел в виду.

А я понял, что даже бумаге невозможно доверить часть своего существа.

И вдруг в соответствии с логикой моего нового мироощущения, я отчаянно осознал: именно и только бумаге и следует доверить существо моего существа. Более того: только тогда это существо и проявится. Бумаге – да, но не дневнику. Чему же?