Гармония по Дерибасову

Хотя мать до того не хотела знать свою родню, что даже не здоровалась с ней, Арбатовы не обижались. Наоборот, стали считать Венедикта Дерибасова за своего, днем лезли обниматься, а по ночам тащили со двора, пристроек и даже дома все наработанное за день. Если в другие дворы Арбатовы проникали стыдливо, по одному, от случая к случаю, то у «Зинькиного Веньки» тащили все, что попало, а главное — всем скопом и еженощно.

Венедикт выскакивал среди ночи, орал, опускал дрын на безответные монументальные плечи, метался из конца в конец большого двора, а Арбатовы молча занимались своим делом.

— Побойтесь бога! — кричала поначалу Зинаида. — Воры!!!

На что брат ее, юный и лохматый Осоавиахим, степенно отвечал:

— Воры — это когда у чужих. А мы у своих, значит — свое берем. Невелик грех.

Но люто возненавидел Миша Дерибасов дядю Осоавиахима даже не столько за создание обрекшей их на вечную нужду идеологии, сколько за кражу только осуществленной мальчишеской мечты, первой престижной вещи, которой можно было похвастаться перед пацанами, — собственноручно спаянного транзисторного приемника прямого усиления. Сколько сил положил Миша на добычу, выменивание и выцыганивание деталей! Сколько унижений стерпел! И вот в первую же ночь дядя Осоавиахим сунул под подушку корявую лапу и, не чувствуя мальчишеских зубов на толстой коже, унес приемник.

Осоавиахим с приемником не расставался, таскался с ним по всему селу и часто останавливался, вдумчиво вслушиваясь. «Радиоуниверситет» пошел целинному мозгу Осоавиахима впрок, что со временем выдвинуло его среди прочих Арбатовых. Теперь к речам Осоавиахима Арбатовы относились, как к казенной бумаге со штампом, ибо штампов из эфира Осоавиахим надергал в избытке.

И долго еще, слыша из окон дяди Осоавиахима музыку, представлял Мишель, что это работает его детский приемник, вспоминал, как умолял дядю вернуть транзисторную мечту, и нет-нет, да и скрипел зубами.

Сияющий Осоавиахим приближался. Дерибасов рефлекторно стянул с шеи плейер и запрятал во внутренний карман. Потом он пересчитал Арбатовых, оторвал пятнадцать билетов и отдал.

Подъехал автобус, и из него выпрыгнул шурин — родной брат жены Евдокии — Федор Назаров. Шоферский сын Славка тотчас уселся за руль, замер от восторга и робко бибикнул. Федор отвесил Славке подзатыльник, потом поздоровался с Дерибасовым. Арбатовы полезли в салон.

Народ удивился:

— Мишка, ты куда Арбатовых повез?

— На мясокомбинат, — огрызнулся Дерибасов.

— Этот может, — согласился народ.

Дерибасов уставился в небо, потом на часы и схватил за хлястик своего пиджака зазевавшегося Афоньку.

— Эй! Где остальные?!

Афонька недовольно отмахнулся:

— Не лапай! Пиджак почти новый. Где, где… Не знаю. Передумали.

— Как это передумали?! — взревел Дерибасов. — Почему это?

— Не знаю. Испугались.

— Чего испугались-то?! — неистовствовал Дерибасов, потрясая оставшимися билетами.

— Не знаю. Кто знает, чего у тебя на уме. Вот и испугались. Боятся тебя.

— А чего меня бояться?

Вопрос этот был чисто риторическим. Было чего. В первую брачную ночь, уже после того, как Дуня стала женщиной, а Дерибасов — хозяином, вышел он в одних трусах покурить на крыльцо большого дома, посмотреть на звезды над своим двором. Однако звезд он не увидел — двор осваивали Арбатовы. Но донашивать обноски довлеющего над их семейством рока Дерибасов не собирался.

— Ну что, — зловеще сказал он, — хорошо у Зинкиного Мишки? Нравится у Мишкиной Дуньки?! — и, смяв пачку сигарет, босиком, по стылой осенней земле, прошел он мимо невозмутимых Арбатовых, а вскоре уже пылал на краю села дом дяди Осоавиахима.

— До встречи завтра на том же месте! — дрожа от возбуждения и ночной прохлады, проорал раздетый Мишель, уступая дорогу ломившейся ему навстречу толпе носорогов.

Весь следующий день Дерибасов демонстративно скупал керосин и спички, сооружал факелы и развлекал детишек пиротехникой. Однако назначенное Дерибасовым ночное свидание не состоялось — Осоавиахимовский дом сделал то, что не смогли сделать ни многочисленные капканы Венедикта, ни подбрасываемые Зинаидой отравленные продукты, ни другие ухищрения многострадального семейства. И долго еще смотрели Арбатовы на Михаила Дерибасова со скорбным укором…

Порыв ветра швырнул бумажную ленту в лицо Мишелю. И эту пощечину он принял, как вполне заслуженную, — знал же, что с Арбатовыми нельзя иметь дело! Потратиться на лишние билеты, снова оказаться перед всем селом посмешищем… Ветер щелкнул бумажным бичом, и Дерибасов сорвался с места:

— Мировой у тебя пацан, Федор, — подскочил он к протиравшему лобовое стекло шурину. — Племяш, а ну иди сюда! Видно уже — шофером будешь… Да иди, не пожалеешь! Шофером будешь? Точно? Тогда держи пятерку — купи в городе конструктор.

Славка и Федор онемели — один от счастья, другой от удивления.

— Ну так чего ждем? — напористо сказал Дерибасов. — Билеты — вот они, поехали. А остальных по дороге подберем. Заедем за ними, лады?

— Остальные тоже Арбатовы? — поинтересовался Федор, уяснив причину дерибасовской щедрости.

— Ну.

— А зачем тебе?