Гармонист

Когда Никон узнал, что Покойник уехал и вместе с ним и Степанида, он почему-то почувствовал неожиданное удовлетворение. Ему вспомнились попойки у Покойника и как тот подговаривал его покупать водку и как помогала своему сожителю в этом Степанида. Вспомнилась работа в забое Покойника — легкая и вместе с тем неприятная. Вспомнился тяжелый и прячущийся взгляд Покойника и несвязная, затрудненная речь. И пришла неожиданная смущающая мысль: почему же вот с таким тяжелым человеком, плохим шахтером и ненадежным товарищем возжался Баев? Неужели только потому, что дядя он ему?

И Никон затаил в себе эту мысль.

37

Зонов не сразу поверил, что Никон не был замешан в нападении Покойника на племянника. Но доказательств участия парня никаких не было, а Баев уверенно и бесповоротно твердил, что парнишка ни в чем не виноват, и Зонов поверил.

Но был у него где-то в глубине души нехороший осадок от всей этой истории, и потому не по-обычному серьезен и почти строг он был, когда, повидав Никона, коротко посоветывал ему:

— Не подгадь. Нужно тебе держать свою линию правильно...

— А я в чем же неправильно? — удивился Никон, с тоскою сравнивая тон этого обращения Зонова с тем, как он разговаривал с ним по дороге из колхоза.

— Во многом. Не маленький.

— Знаю, что не маленький... А шпыняешь меня как пятилетнего... Сделал Покойник подлость, а меня зачем-то приплетали.

— А ты не понимаешь почему? — оживился Зонов. И, разглядывая хмурое лицо парня, сам ответил: — Потому, что рабочей, шахтерской закалки в тебе настоящей не имеется. На работе ты сдавал, с Покойником этим в пьянке участвовал, бузил. Вот отметка тебе и вышла. Одно к одному. И как какая промашка, прежде всего на тебя подозрение. На другого не подумают, который исправный и на черной доске не побывал...

— Я теперь туда не попадаю.

— Это, думаешь, не принимается во внимание? Совсем другой бы разговор пошел, коли бы ты, как в прошедшие месяцы, хуже всех оказывался. Ведь баба-то прямо про тебя показывала, что ты Покойника подучивал Баева бить. И все приметы выходили на тебя.

— Трепалась гадина!

— Конечно, трепалась, — согласился Зонов. — А в конце вот что я тебе скажу, Старухин: видим мы твое поведение и все замечаем. Пойдешь дальше, как вот в последнее время, вроде на воскреснике, хорошо! не пойдешь — засыплешься в какую-нибудь компанию трепачей и пьяниц...

Никон унес в себе глухое раздражение против Зонова. — «Нянька какая, подумаешь. То похвалит да по голове погладит, а то и за уши надерет!»

И, сравнив отношение к себе Зонова с тем, как просто и без всякой хитрости заговорил с ним о неприятном деле Баев, Никон почувствовал теплую приязнь к гармонисту. Эта теплая приязнь могла бы вырасти и стать прочной и крепкой, если бы не покалывала парня глухая, ноющая зависть.

В скором времени зависть против Баева на мгновенье ожила в Никоне ярко, но быстро погасла.

Баев оправился от раны, принялся за работу и однажды вышел на улицу с гармонью. В это время и Никон появился там со своим инструментом. Увидев Баева, Никон сделал попытку свернуть в сторону, но шахтер заметил его и закричал:

— Припаряйся, Старухин! Кати сюда!

Они очутились рядом, оба с гармошками, такие разные: высокий и подвижной Баев и приземистый, с немного кривыми ногами Никон. Баев подтолкнул Никона локтем, весело улыбнулся и скомандовал:

— Вали марш! «С неба полуденного»! Раз, два!

Оба инструмента грянули враз. Взмывающий, веселящий марш рассыпался мерными и согласными звуками. Встречные шахтеры приостанавливались, смотрели на музыкантов, оборачивались к ним, некоторые шли за ними, улыбаясь и невольно вышагивая в такт музыки.

Так прошли они по длинной улице. В конце ее, там, где широко и привольно расположились шахты, вздымаясь вверх коперами и эстакадами, Баев остановился. Одновременно с ним остановился и Никон.

— Ладно! — одобрил Баев. — Дело у нас с тобой идет. Маленько еще сыграться, и можно на парадах выступать.

Никон уже сам почувствовал, что у них с Баевым получается вместе хорошо, что оба они улавливают размер и согласованно ведут мелодию. У него заблестели глаза и, ничего не сказав товарищу, он пустил залихватскую трель, которая рассыпалась в притихшем воздухе серебряными капельками.

— Пойдет дело! — повторил Баев. Он выждал, когда пальцы Никона замерли на ладах, и в свою очередь тронул басы и басы зарокотали густо и внушительно. А Никон широко ухмыльнулся и подхватил вызов. У Никона гармонь отозвалась отрывком плясовой. У Никона задрожали озорно и весело брови. Он легко и беспечно рассмеялся. Рассмеялся и Баев.

— Как не пойти?! Пойде-ет!

Изрытая, неровная равнина катилась куда-то вниз. По равнине расселись шахты. Кой-где скупо разбежались запыленные и обожженные солнцем березки. В разные стороны уходили пыльные дороги, по которым катились в бурых облаках грузовики. В стороне ровной струной вытянулся железнодорожный путь и дымились и покрикивали паровозы. За спиной у шахтеров невнятно ворчал поселок. И небо вздымалось ввысь бесцветное, жаркое и пустынное.

Никон оглянулся. Посмотрел на поселок, посмотрел на простирающуюся пред ними равнину.