Гармонист

Грузовик встряхивало на ямках и ухабах. Шахтеры валились друг на друга, мяли один другого, хохотали. Никон бережно охранял свою гармонь. Ранний вечер падал освежающей прохладой. По-новому, не как днем, пахло истомленными травами и тянуло легким дымком. Пыль клубилась за машиной тяжело и неугомонно. На западе догорала золотом и пламенем вечерняя заря.

— Как, Старухин, — крикнул Зонов, — хорошо провели выходной!

— Хорошо! — от всей души согласился Никон.

— Вот видишь!

— Вижу... — неуверенно улыбаясь, согласился Никон. Он почуял в словах Зонова упрек, но не обиделся и не потерял своего хорошего настроения.

Машина выехала на ровную, на трактовую дорогу. Шахтеры устроились удобнее и кто-то предложил:

— Давайте, ребята, споем!

— Давайте!

Сначала запели неуверенно и немного вразброд сибирскую бродяжью: «Славное море, священный Байкал». Песня вырвалась пока еще робко и как бы ощупью. Но Никон во-время развернул гармонь и дал тон. И за ним запели другие согласно и ладно. Заглушая рокот и взрывы машины, песня налилась силой и поплыла широко и неукротимо над тихими полями, над белеющей дорогой, над ярким лучом автомобильных фар.

Потом, за сибирской, полились другие песни. Зазвенела комсомольская. Заволновалась радость в песнях. И радость эта чем дальше, тем росла и крепла.

Так с громкой песней въехали они в поселок и понесли по затихшим и успокаивающимся улицам неугомонную свою бодрость, свою молодость, свою хорошую радость.

33

После этого воскресника у Никона установились новые отношения с товарищами по работе. В забое, несмотря на то, что никто оттуда не был в колхозе, заговорили о поездке Никона и об его участии в работе.

— Весело, сказывают, на воскреснике было? — спросил забойщик у парня.

— Весело! — тряхнул головой Никон.

— С гармошкой ездил? Играл там?

— Играл.

— А работали другие? — насмешливо вставил коногон.

Никон вспыхнул. Но не успел он резко и обидчиво ответить коногону, как забойщик внушительно оборвал насмешника:

— Он тоже работал... А окромя, ты думаешь, он гармошкой-то зря там орудовал? С пользой!

— Под музыку работать вольготней и неприметней, — согласились остальные. Коногон сконфуженно поправился:

— Я ведь так это, не по злу!

— То-то, что не по злу!

— В другой раз давайте, товарищи, и мы в подшефный подадимся! — предложил забойщик. — Работа там найдется. Вот скоро уборочная подойдет, каждая пара рук дороже золота!

— Записываться надо, что наша очередь подошла.

— Запишемся.

Забойщик, ловко откалывая глыбу сверкающего угля, приостановился и посмотрел на Никона:

— И ты, Старухин, непременно с нами. Завернем под музыку, чтоб на большой!..

— Я с удовольствием, — согласился Никон.

Еще лучше себя почувствовал и совсем высоко поднял голову Никон в тот день, когда Зонов при всех обратился к нему в раскомандировочной с неожиданной вестью:

— Подшефные колхозники письмо благодарственное, Старухин, нам прислали, про тебя там строчка подходящая есть...

— Какая? — встрепенулся Никон.

— Обижаются... — лукаво прищурился Зонов.

— За что?

— Да пишут, мало гармонист нас потешал, приезжайте еще. На уборочную зовут и непременно, чтоб с музыкой, с тобой, значит!

Вспыхнув от удовольствия, Никон опустил глаза и неуверенно протянул:

— Я, может, на уборочной с гармонью мешать стану...

— Ну, с толком если, так, наоборот. Когда и поиграешь, а когда и в работу впряжешься... С толком надо!..

После этого сообщения Никон долго ходил гордый и самодовольный. Он опять воспрял духом, как когда-то на Владимировских копях, где кой-кто из ребят баловали его кличкой артиста и раздували в нем самомнение и преувеличенную гордость. Засыпая после рабочего дня, он строил всякие планы, в которых работа, шахты, уголь и шахтеры отодвигались куда-то в туманную даль, а вместо них появлялось что-то новое, неопределенное и неясное, но приятное ему, Никону, возносящее его высоко над многими людьми и делавшее его каким-то героем.

Эти гордые мечты кружили Никону голову. Но порою их пронизывало досадное и ненужное воспоминание о Баеве, и становилось тоскливо и холодно.

Баев поправлялся. Рана, которую нанес ему железным болтом Покойник, в конце концов оказалась несерьезной. Удар оглушил шахтера, череп в одном месте был пробит, но сильный и выносливый Баев быстро справился с потерей крови и потрясением и, придя в сознание, начал стремительно и жадно итти на поправку.

— Ну и натура! — восторгался врач. — Прямо против всякой медицины прет!

Против всякой медицины попер Баев и с нетерпением дожидался выписки из больницы. О Покойнике он говорил без всякой горечи и только удивлялся:

— С чего это он меня шарахнул? Вот оказия!.. Никогда он горячим не был. Все вроде с прохладцей. С чего же это он?.. Неужели водка его одолела?

Баеву напомнили, как он выступал на собрании и срамил дядю. Но шахтер мотал головой:

— Не-ет! Его этаким прошибить нельзя было! Он внимания никогда не обращал на разговоры. Кожа у него толстая. Не проткнешь словесным шилом!

— Может, кто научил его. Пьяного уговорили, вот он и сотворил...

— А кому надо было уговаривать? Для какой надобности?