Гароэ

Юный лейтенант Гонсало Баэса покинул грязную хижину, на стенах которой висела дюжина бурдюков из козьих шкур, наполненных тошнотворной краской, с зубовным скрежетом и сжатыми кулаками. Правда, он поздравил себя с тем, что сумел устоять перед искушением выхватить шпагу и одним ударом поразить мерзавца в самое сердце.

Ему было необходимо вобрать в легкие свежего воздуха, поэтому он решил взобраться на скалу, возвышавшуюся над пропастью. С ее вершины просматривалась большая часть острова, и он сидел там, пытаясь успокоиться и привести мысли в порядок, до тех пор, пока не подошел озабоченный Акомар, который опустился перед ним на корточки и без всяких предисловий спросил:

– Что будешь делать?

– Продолжать чертить проклятую карту, – последовал сухой и желчный ответ.

– И оставишь моих сородичей в руках этого сукина сына?

– Когда это они успели стать твоими сородичами? – удивленно спросил антекерец. – Ты же все время твердил, что чувствуешь себя скорее андалусцем, чем островитянином.

– Что островитянин, что андалусец, чувства-то испытываешь одинаковые, когда понимаешь, что капитан и два его сержанта, которые на самом деле всего лишь наемные убийцы, собираются превратить это место в ад. Растлевают женщин, развращают мужчин, а в итоге всех их сделают рабами, как когда-то меня… И все из-за своей неуемной жадности. – Он глубоко вздохнул и с горечью заключил: – Пурпурная мантия превратится в саван этого острова.

– А что ты от меня хочешь? Мятеж карается виселицей.

Переводчик поднялся, посмотрел вдаль, несколько раз едва заметно кивнул головой и, наконец, сказал с абсолютным смирением:

– Понимаю, это значило бы слишком многого требовать от человека, у которого такая прелестная жена и вся жизнь впереди… – Он обернулся, чтобы взглянуть в глаза собеседнику, и спросил: – Но что можем предпринять против такой вот банды преступников мы с монашком?

– Ничего.

– Разве это справедливо?

– Когда служишь в армии, самое скверное – это то, что, приняв присягу, предоставляешь своим командирам право решать, что справедливо, а что – нет. Но обещаю, что, когда придет время, я потребую, чтобы они понесли заслуженное наказание.

– Но тогда уже будет слишком поздно. Глупо после драки кулаками махать.

– А что тут можно сделать? – поинтересовался лейтенант; в его голосе слышалось явное бессилие. – Ведь мало того что мне, военному человеку, пришлось бы сознательно встать на путь мятежа, тут есть еще и тактическая проблема. На какие силы мы могли бы рассчитывать, выступив против тех, кого ты так точно назвал бандой преступников?

– Полагаю, что Бенейган встанет на нашу сторону.

– Это только твои домыслы, но даже если бы это было так и пролилось бы море крови, что сталось бы с моей честью и честью моей семьи, окажись я предводителем мятежа против Короны?

* * *

– Да уж, попал ты в передрягу… – изрек монсеньор Касорла, наморщив лоб, словно желая показать, будто не знает, что и думать обо всем услышанном. – Кое-кто на моей памяти оказался на эшафоте за гораздо меньшее преступление. Поднять мятеж против Короны! Упаси Боже!

– А как бы ты поступил?

– Ах, оставь, Гонсало, не заманивай меня в ловушку! – запротестовал собеседник. – Ты описал мне ситуацию, в которой никому не хотелось бы оказаться, поэтому я не готов дать тебе поспешный ответ. Вот ты там был, к тому же у тебя было предостаточно времени, чтобы об этом подумать, и то не сумел его найти. Или я ошибаюсь?

– Нет! – согласился хозяин дома. – Ты не ошибаешься.

* * *

Как тут можно было ошибиться, зная, что в те далекие времена лейтенант Баэса был честным и порывистым юношей, которого возмущало поведение товарищей по оружию?

Его первым желанием было высказать все в лицо своему командиру, однако, несмотря на молодость, ему хватило ума сообразить, что надежды на успех весьма ничтожны, притом что он рискует вызвать кровопролитие.

Позже, ночью, он попытался объяснить Гарсе, что им следует держаться подальше от лагеря, в противном случае их жизни подвергнутся серьезной опасности, и ее ответ поразил его до глубины души.

– Смерть есть то единственное, что, войдя в домашний очаг, оставляет пустоту, – шептала она, ласкаясь. – Если бы тебя убили, я бы бросилась в бездонную пропасть, и все же я не могу понять, почему ты обязан повиноваться человеку, который не умеет управлять?.. Это нелепо!

Женщина с самого рождения привыкла к тому, что правителей выбирают среди наиболее рассудительных членов общества, и у нее в голове просто не укладывалось, как это взрослый человек способен подчиняться нелепым приказам, закрыв глаза на то, что острову грозит катастрофа, масштаб которой невозможно себе представить.

Однако совсем уж непонятно было другое. Оказалось, что по ту сторону океана законы диктовали не самые здравомыслящие, а самые могущественные члены общества. В мире, который сам себя считал цивилизованным, жажда власти, как правило, одерживала верх над жадностью – просто потому, что деньги не всегда позволяли получить власть, тогда как власть имущие очень часто имели возможность завладеть богатствами.