Гароэ

И это была чистой воды правда: на переводчике оказалась лишь грязная набедренная повязка, и он страшно исхудал и почернел, будто только-только покинул какой-нибудь плот.

– Я питался крабами и ящерицами… – бодро ответил молодой человек. – Прибыл в ваше распоряжение, – добавил он, вытянувшись перед Гонсало Баэсой. – Сожалею, что мне пришлось пуститься в бега, но, как верно заметил Ящерица, «от живого дезертира больше толку, чем от мертвого солдата», а капитан поклялся меня убить… – Вслед за этим он обвел взглядом лица солдат, которые смотрели на него, словно не видя, и растерянно спросил: – А с ними-то что творится? Их хватил удар?

– Они находятся под действием дурмана.

– Ну, дожили, если даже священники не прочь! – воскликнул юноша.

– Это произошло нечаянно, и мне жаль, что я довел его до такого состояния, – оправдывался антекерец. – Но если бы я предупредил его о том, что собираюсь сделать, весь план мог бы провалиться.

– Какой план?

Бруно Сёднигусто взял переводчика под руку и отвел на несколько метров в сторону, чтобы поведать о недавних событиях, и тут на лейтенанта Баэсу напали сомнения: а что, если он совершил трагическую ошибку и бедные парни так навек и останутся с помраченным рассудком?

Он слепо понадеялся на то, что бабке Гарсы известны все премудрости на свете, и никак не ожидал, что в итоге будет командовать толпой идиотов.

Если дело обстоит именно так (а при каждом взгляде на оторопевшие лица у него все сильнее сжималось сердце), то самое тяжкое преступление по сравнению с этим – всего лишь невинная проказа, потому что одно дело – подвесить кого-то на веревке, и совсем другое – до конца жизни казнить себя за то, что превратил своих подопечных в идиотов.

Мать всегда боится, что сын погибнет в бою или вернется домой калекой. Но она никак не ожидает, что ей возвратят его овощем, который не видит, не слышит, не разумеет.

Сидя на табурете с широко расставленными ногами, упершись локтями в колени и закрыв лицо ладонями, молодой лейтенант Гонсало Баэса впервые за долгое время почувствовал неудержимое желание заплакать. Он понял, что сейчас можно не строить из себя героя, а дать волю чувствам. Слезы уже потекли у него по щекам, как тут раздался громкий выхлоп кишечных газов, и чей-то жалобный голос умоляюще произнес:

– Проклятие, святой отец! Пукайте в другую сторону, не то я задохнусь: сутана не задерживает газы.

– Прости, сын мой! – отозвался смущенный доминиканец. – Со мной никогда не случалось ничего подобного.

– Надо думать, в противном случае вы бы один учились у себя в семинарии. Что такое вы ели на ужин?

Антекерец поднял голову, и ему пришлось вытереть слезы, чтобы иметь возможность проследить, испытывая при этом глубокое облегчение, как его подчиненные один за другим выходят из своей странной летаргии.

Никто не помнил, что произошло. Когда им сообщили, что человек, который довел их до края пропасти, где-то скрывается, они обрадовались, но брат Бернардино де Ансуага точнее выразил общее чувство, заметив:

– Тебе нужно было сделать это три месяца назад, сын мой: ты бы сохранил много жизней и избавил нас от многих страданий. Конечно же я отправлюсь к Кастаньосу и попытаюсь убедить его сдаться. Мужчина должен уметь признавать поражение.

– Хоть бы он вас выслушал!

Доминиканцу, преисполненному благих намерений, пришлось призвать на помощь все свое красноречие и способность убеждать, чтобы заставить разъяренного капитана Кастаньоса и перепуганного сержанта Наварро понять, что у них есть всего три возможности: сдаться, умереть от жажды в какой-нибудь грязной пещере или выйти сражаться, заведомо зная, что их побьют камнями.

– Стоит вам только высунуть нос наружу, как на вас обрушится град камней, – сказал он в заключение. – А это недостойный финал, пусть вы и наломали кучу дров. Лейтенант дает вам возможность спастись, и вы, как добрые христиане, обязаны ею воспользоваться.

– Баэса – предатель.

– Моя миссия не в том, чтобы судить, а в том, чтобы помочь по мере сил, – смиренно ответил монах. – Не угодно ли вам исповедаться?

– К черту, святой отец! – впервые вступил в разговор Калисто Наварро, до сих пор скромно державшийся в тени. – Единственное, в чем я раскаиваюсь, так это в том, что не выпустил сукиному сыну кишки и не отымел его женушку.

– Сержант!

– Нечего теперь мне рот затыкать, капитан! – взорвался тот. – Я же вас предупреждал, что этого несчастного молокососа лучше сразу убрать с дороги, а вы меня не послушали. Я согласился ввязаться в это дело, потому что вы поклялись сделать меня богатым, но вы оказались тряпкой. И вот теперь мы, точно барсуки, забились в нору и ждем, когда нас отсюда выкурят.

– Никто тебя не заставлял.

– Меня вынудила необходимость, и вам это известно. Лично я предпочитаю умереть со шпагой в руке: в конце концов, единственное, что я умею делать, – это драться за свою жизнь.

– Воевать с сотней дикарей – самоубийство… – заметил его командир и вдруг добавил: – Как ты думаешь, не кинуть ли нам жребий? Если выпадет орел, будем драться, пока нам не вышибут камнем мозги; если решка – сдадимся.