Гарпия

Но судачили – шепотом. И уж вовсе еле слышно вспоминали, как пару лет назад, когда Совет Бескорыстных Заговорщиков едва не укокошил Эдварда II, Антонин Тератолог подал королю официальное прошение. Он желал покончить с собой – любым способом, какой дозволит монарх. Ибо не уберег. Блеф? – нет. Положительная резолюция, вне сомнений, повлекла бы за собой смерть коронного друнгария. К собственной жизни он относился так же, как и к прочим жизням.

Равнодушно.

Эдвард отказал в прошении. Тератолог остался жить, и даже сохранил пост главы департамента. Но если раньше он охранял монарха, как бдительный пес, то теперь собака превратилась в фанатика.

Время от времени Антонин брал с блюда изюминку и съедал. Или угощал Царька, щелчком отправляя дар в клетку. Без косточек – василиску. С косточками – себе. Мелочь – Царьку. Большие, мясистые ягоды – себе. Сабзу – ящерку. Хусайни – себе.

Это завораживало.

Косточки похрустывали на зубах. Косточки злоумышлеников, невпопад подумал Кручек. Находиться в присутствии двух людей, охранявших его величество от покушений всех видов – магических и телесных – было невыносимо трудно. Доцент чувствовал себя заговорщиком, посягателем на королей. Каждый ответ вызывал дрожь: а вдруг я проговорился? брякнул лишнее?

Один лейб-малефактор Нексус так на него не действовал.

– Я бы хотел, сударь Кручек, услышать ваши соображения. Не стесняйтесь. Говорите все, что сочтете нужным. Итак, паразит уничтожен? Якорь чист? Что это значит?

– Якорем гарпии называют яркое, отягощенное чувствами воспоминание. Или надежду на некое событие в будущем. Сами они лишены таких якорей. Появление на якоре мощного паразита мало-помалу приковывает к нему все внимание человека. Все силы души направлены в единственную точку. Это способно ослабить, свести с ума, а со временем и убить…

Рассказывая, Кручек увлекся. Сведения, какие он собрал в последнее время, результаты бесед с гарпией, дневники Джошуа Горгауза – камень за камнем ложился в фундамент здания. Доцент впервые излагал накопленное в виде теории. Кое-где зияли лакуны, но уже просматривался каркас.

Андреа Мускулюс иногда вставлял то или иное соображение. Делалось ясно, что и малефик не зря провел эти дни. Какими путями Мускулюс шел, осталось загадкой, но его комментарии говорили Кручеку: коллега преуспел в исследовании гарпий. Наверное, и с Келеной разговаривал… приглашал в «Гранит наук», заказывал рубленое мясо…

«Ревность?» – изумился Кручек.

И замолчал.

– Значит, паразит, – странным образом подвел итог Антонин, ножичком двигая изюминки. Так гадалки раскладывают пасьянс, играя с судьбой в дурня-подкидыша. – Кого гарпия называет паразитом?

– Некую сущность, захватывающую якорь. Она поглощает «сок души» в неестественных количествах.

– Сущность? Зверь? Разумный обитатель эмпиреев?

– Не знаю, – хором ответили малефик и доцент.

– Как она захватывает якорь?

– Не знаем.

– Как выглядит?

– Не знаем.

– Откуда берется? Это порождение души – или пришелец извне?

Обмен вопросами и ответами походил на дамскую игру, когда в воздухе летают кольца, а ты ловишь их на острие деревянной шпаги. Кольца разные, а шпага одна. И толку от нее, деревянной, ежели приспичит в бой идти…

– Не знаю, – сказал доцент.

– Извне, – сказал малефик.

– Откуда вам это известно, сударь Мускулюс?

– Со слов гарпии. В частной беседе со мной она так объяснила природу паразита.

– Что значит – «извне»?

– Не знаю.

– Интересное дело, – резким движением друнгарий смешал изюм в кучу. Пасьянс, судя по его лицу, не удался. – Лекарство может стать ядом. Яд – лекарством. И в обоих случаях мы ничего, ровным счетом ничего не способны заметить. А значит, и предвосхитить. Выходит, их теперь двое?

Сон как ветром сдуло. Кушетка сделалась твердой. Местами выпятились неприятные бугры. От них заболело сперва седалище, а там и спина. Не стесняясь, Кручек плеснул в лицо из кубка. Ерунда, одежда высохнет. От воды пятен не остается.

«А от слов коронного друнгария?» – спросил кто-то, похожий на совесть.

– Двое? – задал вопрос доцент. – Кого вы имеете в виду?

– Гарпий, сударь. Гарпий и паразитов. В обоих случаях мы имеем дело с кем-то, способным загнать человека в гроб. Загадочным способом. Любого человека. Солдата, поэта. Вплоть до…

Он ткнул ножом в потолок. Затем растопырил пальцы свободной руки и приложил ладонь к затылку, убивая даже намек на двусмысленность.

– И никто, даже я и Серафим, не в силах предотвратить возможное покушение. Это противоестественно. Это опасно. Это наводит на размышления.

Антонин вновь принялся играть с изюмом. Руки его двигались неспешно, в движениях сквозила лень. Но изюминки, словно обретя душу, а вместе с ней – и страх, второпях строились по ранжиру.