Гарри-бес и его подопечные

Но был еще один… предтеча… кукловод… живописатель трупов… Он ненавидел жизнь… презирал людей… насмешничал… Веселился над убогой страной… и творил. Творил жутковатый портрет времени! от которого сам и спятил… И нас утащил… О, безысходная муть Петербурга… О, пустыня земли русской… заполненная зомбированными организмами, скопцами, мертвыми душами… Это же театр абсурда! где все унижены, все оскорблены… Где все застыло, как на египетской фреске, но вместо величественной гордой осанки полубогов, жалкие позы пришибленных, шелудивых «тварей дрожащих» с облезлыми волосами, в засаленных камзолах. Он создал эту мертвую фреску. Покалечил нацию… унизил… накрыл шинелью, как саваном, весь девятнадцатый век…

Потом возник этот — пророк номер два… как наваждение… как призрак… Кладокопатель! Анатом! Ему было мало убийственного сарказма предтечи… Он стал потрошить души! Мертвые души! Маньяк! серийный убийца! Некрофил! Он повернул свой воспаленный глаз во внутренний мир «твари дрожащей». Он стал препарировать это жалкое подлое тельце… Глубоко залез, господин Смердящий, к самым истокам. Все раскопал, распотрошил всю помойку, обнюхал… и зашелся в творческом экстазе! Говорил, говорил… никак остановиться не мог… А как тут молчать, когда страшно! Как удержать такое — взорвешься! Разнесет тебя в прах собственный экстаз! Бог молчит… Этот — никогда! Сатана болтает без устали… У него недержание… Оттого и вывернуться хочет наизнанку, что жжет изнутри кислота… весь этот гниловатый замес, именуемый Духом… В нем жизни нет! а вы живые… Ах! — дошло наконец — нельзя, когда все дозволено. Никому нельзя! Богу нельзя… Этим было дозволено. Но какой ценой заплатили они за разбой! За то, что посмели…

Первый почувствовал: это конец… Царство Божье накрылось… и все что ему уготовано — тесная, душная, темная могила! Он стал колотиться в глухие ворота к попам… Призрачная надежда… Отчаянная и безнадежная попытка спастись… Господи, что они могли ему дать! Они — пугливые слуги… ему — осмелившемуся заглянуть в лицо Вечности… Эти мафиози, торгующие из-под полы индульгенциями, каста словоблудов, укравшая право судить… как всегда была на высоте! Хмурое духовенство, скрытое за ризами, не приняло блудного сына… Бог так и не научил их прощать! Они не открыли ворота. Пришел раб Божий? ну, ну… иди своей дорогой! Бог подаст… И нищий, безумный, униженный Гоголь поплелся к своей могиле… Милость Божья на него не распространялась…

Пророк номер два в ворота Царства Божьего не ломился. Он был с понятием… Он все открывал сам, своим ключиком… Загодя… Он первым делом забрался в подполье своей души… И захлебнулся от восторга! О, какой матерьялец он там обнаружил! Какие залежи! Какие золотые слитки! Сколько оттенков хранил в себе человечий порок… Сколько сладострастия и мук он там высмотрел… сколько иных страстей! Но Бога там не было. Тогда он залез еще глубже… Он перепахал свою душу вдоль и поперек! но ничего, кроме выводка бесов, он там не встретил… И тогда он создал его! Сам! Со страху. Идеального, как мечта, рафинированного и пустого… Его Бог был умилен и свят… Он был сентиментален, как престарелый диктатор… Он был стерилен и абсолютен, как вакуум. Но он не грел души… Он сам еле теплился… и где-то все время скрывался. Но его необходимо было найти! Иначе конец. Конец света! Иначе все сгорим на огне страстей! все изжаримся! никто не спасется! И кинулись все искать Бога, словно вшей у себя в исподнем… Искали страстно и самозабвенно. До одури. Русский Бог так просто не давался…

А провокатор захлебывался… он сучил ножками… Он высказался наконец.

Он свел Инквизитора и Христа. Столкнул эти две полярные силы. Инквизитора, сжигающего еретиков на костре и Христа, с благостью во взоре, творящего чудеса… Он вновь воскрешал из мертвых маленьких девочек… Вновь возвращал зрение слепым… И тогда Инквизитор сказал: «Я сожгу тебя завтра, а народ твой будет подгребать угли к ногам твоим». А Христос хранил тайну. А Инквизитор болтал без умолку, доказывая свою полезность. А Бог молча слушал, а потом поцеловал Инквизитора в его старческие уста. И Инквизитор его отпустил. «Иди, но не приходи больше. Не надо нам мешать».