Гарри из Дюссельдорфа

Не прошло и десяти минут, как Андерсен втянулся в игру с детьми, отчего шум в комнате удвоился. Гейне вернулся в кабинет. Через некоторое время он пригласил гостя к себе и прочел ему только что написанное стихотворение в его честь:

Мы пели, смеялись, и солнце сияло,

И лодку веселую морс качало,

А в лодке, беспечен, и молод, и смел,

Я с дорогими друзьями сидел.

Но лодку, беснуясь, разбили стихии,

Пловцы, оказалось, мы были плохие,

Па родине потонули друзья,

Но бурен на Сену был выброшен я.

И новых нашел я товарищей в горе,

И новое судно мы наняли вскоре,

Куда-то несет нас чужая река...

Так грустно! А родина так далека!

Мы снова поем, и смеемся мы снова,

А небо темнеет, и море сурово,

И тучами весь горизонт облегло...

Как тянет на родину! Как тяжело!

Слезы заблестели на глазах необычайно чувствительного Андерсена. Он тоже много выстрадал у себя на родине и так же тосковал, когда ему приходилось быть вдалеке от Дании. Гейне приписал на листке бумаги: "Это стихотворение, которое я пишу в альбом моего дорогого друга Андерсена, сочинено в Париже 4 мая 1843 года.

Генрих Гейне".

Андерсен бережно спрятал листок бумаги в карман сюртука.

- Это самое драгоценное из всего, что я привезу домой, - сказал Андерсен и крепко пожал руку собрату.

Мягкость и чистосердечие Андерсена располагали к себе Гейне, а его сказки всегда привлекали глубокой поэтичностью. В них оживали вещи, наделенные человеческими чувствами, характерами и мыслями. Когда-то Гейне в "Путешествии по Гарцу" писал о светлой природе сказки, умеющей все будничное и обычное сделать ярким и исполненным поэзии и красоты. Именно таким был этот датский сказочник, умевший рассказать и про оловянного солдатика, и про штопальную иглу, и про героическое сердце матери, и про розу с могилы Гомера, и про музу будущего XX века.

Оба писателя - немецкий и датский - просто и непринужденно говорили каждый о своей родине, о ее муках и радостях. Гейне сетовал на то, что вот уже двенадцать лет, как он не виделся с матерью, что в Гамбурге год назад был огромный пожар, уничтоживший целые кварталы, что тоска по отечеству будит в нем вечную тревогу, а ночные мысли не дают спать.

Гейне порылся в рукописях, нашел небольшой листок и прочитал, как всегда, тихим, ровным голосом:

Как вспомню к ночи край родной,

Покоя нет душе больной:

И сном забыться нету мочи,

И горько-горько плачут очи.

Проходят годы чередой...

С тех пор как матери родной

Нс видел я, прошло их много!

И все растет во мне тревога...

И грусть растет день ото дня.

Околдовала мать меня:

Все б думал о старушке милой,

Господь храни ее и милуй!

Как любо ей ее дитя!

Пришлет письмо. - и вижу я:

Рука дрожала, как писала,

А сердце ныло и страдало.

Забыть родную силы нет!

Прошло двенадцать долгих лет.

Двенадцать лет уж миновало,

Как мать меня не обнимала.

Андерсен с грустью смотрел на бледное, измученное лицо Гейне, на закрывающиеся глаза, на бессильно висящую левую руку. Как не похож Гейне на того молодого и стремительно-живого поэта, с которым он впервые встретился в Париже десять лет назад! На прощание Андерсен сказал поэту как-то строго и значительно:

- Вы непременно должны добиться разрешения поехать на родину. Слышите: непременно!

С тех пор Гейне называл про себя "ночными мыслями"

мечту посетить родину и даже так озаглавил стихотворение, начало которого он прочитал Андерсену.

Хлопоты не привели ни к чему. Прусское правительство наотрез отказало Гейне в разрешении на въезд. Было подтверждено, что, как только Гейне ступит на прусскую землю, он будет тотчас арестован. И все же он решил во что бы то ни стало посетить Гамбург, повидаться с матерью, устроить издательские дела с Кампе.

Пришлось добираться через Брюссель и Амстердам, а дальше в обход морским путем до Бремена. Мать просила его в письмах не ехать морем, она считала такое путешествие опасным, но еще опаснее было попасть в лапы прусским жандармам.

Двадцать первого октября 1843 года Гейне выехал из Парижа. Только теперь он почувствовал, как тяжело ему оставлять Матильду хотя бы и на короткое время. Но все его мысли были о Германии. В голове складывались строки стихов:

Прощай, чудесный французский народ,

Мои веселые братья!

От глупой тоски я бегу, чтоб скорей

Вернуться в ваши объятья.

Я даже о запахе торфа теперь

Вздыхаю не без грусти,

Об овцах в Люнебургской степи,

О репе, о капусте,

О грубости нашей, о табаке,

О пиве, пузатых бочках,

О толстых гофратах, ночных сторожах,

О розовых пасторских дочках.

И мысль увидеть старушку мать,

Признаться, давно я лелею.

Ведь скоро уже тринадцать лет,

Как мы расстались с нею.

Прощай, моя радость, моя жена,

Тебе не понять эту муку,

Я так горячо обнимаю тебя

И сам тороплю разлуку.

Жестоко терзаясь - от счастья с тобой,

От высшего счастья бегу я,

Мне воздух Германии нужно вдохнуть,

Иль я погибну, тоскуя.

Двадцать девятого октября Гейне прибыл в Гамбург.