Гарри Поттер и Наследники Слизерина

Ещё друзья пересылали ему статьи из Пророка с важными сообщениями. Так Гарри узнал, что мятеж дементоров удалось подавить, что Волан‑де–Морт бесследно пропал, совершенно ничего не предпринимая и не начиная войну, что Пожиратели, бывшие с Воланом‑де–Мортом в Министерстве, снова непонятно как отвертелись от тюрьмы. Всё это оставляло желать лучшего.

В случае острых приступов одиночества Гарри мог поговорить с Буклей. Она всегда его внимательно выслушивала, аккуратно пощипывая клювом за ухо в знак одобрения, да ведь и это всё было не то. Букля не умеет разговаривать: дать совет, ободрить, похвалить, объяснить. Был бы у него хоть какой‑нибудь захудалый пятиюродный дедушка – Гарри ни на минуту не остался бы с Дурслями. Он был безумно рад, что они уезжают. Терпеть ненавистное семейство становилось все труднее.

— Остаёшься, да? Остаёшься! – мерзко хихикал утром Дадли, примеряя обновку – гавайскую рубашку как минимум 56–го размера, – остаёшься в этом дурацком пыльном пригороде, а мы уезжаем отдыхать и развлекаться! – О том, чтобы взять Гарри с собой, даже и речь не шла.

— От чего это ты собираешься отдыхать? От ничегонеделания, что ли? А–а-а! Ты переучился, устал получать двойки в Воннингсе, бедный Дадлик! Аж похудел, бедняжечка, с 58 до 56 размера. – Гарри сочувственно поцокал языком. Вес Дадли явно зашкаливал за центнер, хотя он и сидел на диете. Целых два раза в неделю по часу. – Смотри, как бы из‑за твоего веса самолёт в океан не упал. Сколько, говоришь, тебе мест в салоне выделили? Два? Три? Или ты полетишь в багажном отделении, потому что для таких, как ты, и размеры кресла не предусмотрены? Колобок в подтяжках! Почему у тебя вообще такое дурацкое имя? Это производное от додик, что ли, или дурик? Ай–яй–яй, ну и фантазия у твоих мамы с папой, я бы сто раз удавился, с таким‑то имечком! – Гарри, наконец‑то, научился дразниться.

— Ах ты, тощий заморыш! Глиста в обмотках! Скелет ходячий! Очкарик несчастный! И имя у тебя глупое, слишком уж простонародное! Радуйся хотя бы, что ты не Джон Смит, парней с таким именем даже бить приятно. А тебе я сейчас покажу, как дразниться, ты у меня допрыга–ешься! Применю на тебе пару приёмчиков из бокса! Я из тебя сейчас котлету сделаю и съем её на обед!

— Подавишься!

Дадли неуклюже развернулся, чтобы схватить Гарри за шкирку, но тот шмыгнул мимо, а толстяк задел локтем изящный столик на одной ножке. Любимая хрустальная ваза тёти Петунии опрокинулась и упала на пол, с мелодичным звоном разлетевшись на тысячу осколков.

Тётя Петуния была тут как тут.

— Что здесь происходит?! – взвизгнула она бензопилой. – Моя любимая ваза! О–о-о! А–а-а! Кто это сделал?! Гарри, я знаю, это ты, неблагодарный щенок! Мы приютили тебя, дали кров и пищу…

Началось, – подумал Гарри, – сейчас она скажет скольким они ради меня пожертвовали, во сколько им обходится мое содержание, обучение и воспитание… А ваза – лишь повод. – Смысл лекций тети Петунии с годами не менялся, сколько он себя помнил.

— Ради тебя мы пожертвовали спокойствием и благополучием нашей семьи. Дядя Вернон трудится в поте лица, чтобы прокормить тебя, я пренебрегаю собственным сыном, чтобы следить за тобой. Бедный Дадлик весь извёлся, похудел, (Что? На 200 граммов?) чтобы угодить тебе! А что мы видим с твоей стороны? Какой чёрной неблагодарностью ты платишь нам за добро и любовь…

Ей еще минут сорок распинаться, – подумал Гарри апатично, но при этом он постарался придать своему лицу настолько благодарное выражение, насколько возможно для мальчика, не ведающего, кого и за что он должен благодарить. Гарри уже наизусть выучил все эти обвинительные речи. Они, как‑никак, ведутся в доме Дурслей уже почти 16 лет.

Гарри не мог вставить ни слова в гневный монолог тети Петунии, чтобы оправдаться. Ведь не он же в самом деле разбил вазу, а бегемот–Дадли – мой котёночек. (И на каком это Вискасе он так раздобрел?) Ему надоело выслушивать стоны и ахи.

— Это Дадли разбил вазу, а не я! – громко сказал он, пытаясь перекрыть вой сирены, раз–дающейся из горла тетки.

– …как можно так беспардонно нарушать… Что–о-о? – не поняла тётя Петуния, прерванная на самой середине проникновенной фразы.

— Да не я это, это Дадли натворил, – повторил Гарри смиренно.

— Это он виноват, он, – притворно заканючил слоноподобный Дадли, выразительно шмы–гая носом. – Он меня дразнил жирным боровом, пончиком, жиртрестом, пузырём, толстопузом и беременным хомячком!

— Неправда! – попробовал было возмутиться Гарри. – Я ничего такого… Да я просто… (А жаль, что я не догадался назвать его беременным хомячком!)

— Не смейте оправдываться, молодой человек! Мой сын не станет врать! Это ниже нашего достоинства, достоинства Дурслей, возводить напраслину на какого‑то мальчишку Поттера! – тётя Петуния аж покраснела, охваченная праведным гневом. Входя в раж, она словно проповедь читала, выражаясь официально и будто демонстрируя окружающим, как много умных слов она знает. Но это было все же лучше, чем неконтролируемый истеричный визг.

И тут тётя Петуния неожиданно вспомнила, из‑за чего разгорелся весь сыр–бор.