Гарри Поттер и Орден Феникса

— Я надеюсь, это означает, — сказал тучный, красноносый колдун, висевший на стене позади директорского стола, — что Дамблдор скоро к нам вернется?

Гарри обернулся. Колдун рассматривал его с большим интересом. Гарри кивнул. Он снова дернул за дверную ручку, за своей спиной, но она осталось неподвижной.

— О, хорошо, — сказал волшебник. Без него было очень тоскливо, правда, очень тоскливо.

Он сидел на похожем на трон стуле, на котором он был нарисован и приветливо улыбался Гарри.

— Дамблдор, очень высоко вас ценит, уверен вы об этом знаете — сказал он успокаивающе, — О, да, он вас очень уважает.

Ощущение вины, которое заполняло всю грудную клетку Гарри, корчилось и извивалось теперь подобно чудовищному, тяжкому паразиту. Гарри не мог больше терпеть это, он не мог больше быть собой, он никогда не ощущал себя заточенным внутри своей собственной головы и тела, никогда ему так страстно не хотелось быть кем-нибудь другим…

Пустой камин взорвался изумрудно зеленым пламенем, Гарри отскочил подальше от двери, уставившись на человека, вращающегося за решеткой. Поскольку из пламени появилась высокая фигура Дамблдора, колдуны и ведьмы на стенах вокруг активно зашевелились, многие из них издавали приветственные крики.

— Спасибо — мягко произнес Дамблдор.

Он не смотрел на Гарри, вместо этого он направился к насесту около двери, вынул из внутреннего кармана своей мантии крошечного, уродливого, неоперенного Фокса, и бережно поместил в поднос мягкого пепла под золотым насестом, где обычно сидел полностью выросший Фукс.

— Ну, Гарри, — сказал Дамблдор, отворачиваясь наконец от птенца, — ты будешь рад услышать что ни один из твоих друзей-учеников не пострадал серьезно от повреждений, полученных в результате ночных событий.

Гарри попробовал сказать «Хорошо», но не раздалось ни звука. Ему казалось, что Дамблдор напоминает ему о том сколько ущерба он причинил, и хотя Дамблдор на этот раз смотрел прямо на него, и взгляд у него был скорее доброжелательный, чем обличительный, Гарри не мог встретиться с ним глазами.

Мадам Помфри занимается всеми. сказал Дамблдор. Нимфадоре Toнкс, судя по всему, придется провести какое-то время в Св. Мунго, но она полностью поправиться.

Гарри удовлетворился тем, что кивнул ковру, который стал светлее, поскольку небо снаружи побледнело. Он был уверен, что все портреты в комнате слушали, ловя каждое слово Дамблдора, задаваясь вопросом, где Дамблдор и Гарри были, и откуда взялись повреждения.

— Я знаю, как ты себя чувствуешь, Гарри — сказал Дамблдор очень спокойно.

— Нет, не знаете — сказал Гарри, и его голос прозвучал неожиданно громко и твердо: раскаленный добела гнев бушевал внутри него; Дамблдор понятия не имел о его чувствах.

— Видите, Дамблдор? — хитро произнес Финеас Нигеллус. Никогда не пытайтесь понять учеников. Они это ненавидят. Им гораздо больше нравиться быть трагически непонятыми, упиваться жалостью к себе, вариться в собственной…

— Достаточно, Финеас — сказал Дамблдор. Гарри решительно повернулся спиной к Дамблдору и посмотрел в окно. Вдалеке виднелся квиддичный стадион. Сириус появился там однажды в образе лохматого черного пса, так он мог наблюдать за тем, как Гарри играл; он, наверное, пришел, чтобы посмотреть, был ли Гарри столь же хорош как Джеймс… Гарри так никогда и не спросил его…

— Нет никакого стыда в том, что ты чувствуешь, Гарри, сказал голос Дамблдора. — Напротив, то, что можешь чувствовать такую боль — это твоя самая большая сила.

Гарри почувствовал, что раскаленный добела гнев, кипевший в ужасной пустоте, лизнул его нутро, заполняя его желанием оскорбить Дамблдора за его спокойствие и пустые слова.

— Моя самая большая сила, не так ли? — сказал Гарри срывающимся голосом, глядя на квиддичный стадион, но больше не видя его. — Вы понятия не имеете, вы не знаете…

— Чего я не знаю? — спокойно спросил Дамблдор.

Это было уже слишком. Гарри повернулся, дрожа от гнева. — Я не хочу говорить о том, что я чувствую, понятно?

— Гарри, то, что ты так страдаешь, доказывает, что ты — все еще человек! Эта боль — часть человеческого бытия.

— ТОГДА — Я - НЕ — ХОЧУ — БЫТЬ — ЧЕЛОВЕКОМ! — заорал Гарри, и, схватив хрупкий серебряный прибор с тонконогого стола рядом с собой, швырнул его через всю комнату, тот рассыпался о стену на сотню крошечных осколков. Несколько из картин издали гневные и испуганные крики, а портрет Армандо Диппета сказал "Вот как?!

— МНЕ ВСЕ РАВНО! — закричал на них Гарри, схватил лунаскоп и бросив его в камин. — С МЕНЯ ХВАТИТ, Я ВИДЕЛ ДОСТАТОЧНО, Я ХОЧУ ВЫЙТИ, Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ЭТО ЗАКОНЧИЛОСЬ, МНЕ ВСЕ РАВНО.

Он схватил стол, на котором стоял серебряный прибор и швырнул его тоже. Тот разбился об пол, и его ножки разлетелись в разные стороны.

— Тебе не все равно — произнес Дамблдор. Он не вздрогнул и не сделал ни малейшей попытки остановить Гарри, уничтожающего его кабинет. Выражение его лица было спокойным, почти безмятежным. — Тебе не все равно до такой степени, что ты чувствуешь что эта боль будет кровоточить в тебе до самой смерти.