Когда дело было сделано, он отнес пирог к одному из очагов, где огонь был послабее, расчистил там для него место, поставил в самую середку, закрыл железным листом и присыпал сверху горкой горячей золы. Затем он подошел к одной из хлебных печей, открыл железную заслонку, и Мария увидела, что в ней только что прогорела и рассыпалась в горячие уголья вязанка хвороста, а внутри печь была обложена кирпичами для того, чтобы сохранять тепло. Мармадьюк отгреб уголья на одну сторону, сдернул белую ткань с двух стоящих на полу чанов с тестом, сделал лепешки, засунул их в печь и закрыл дверцу.
Потом он пошел к одной из дверей, за которой Мария увидела выложенную прохладным камнем кладовку, и вернулся назад с большой голубой миской, полной яиц, и голубым кувшином сливок. Водрузив все это на стол, он принялся за сладкий крем. На сладкий крем пошла дюжина яиц, пинта сливок и корица для аромата.
– Интересно, – подумала Мария, – сможет ли мисс Гелиотроп съесть сладкий крем после такого пирога.
Но ей не надо было беспокоиться, потому что у Мармадьюка был чувствительный и проворный нос, и он издалека унюхал коробочку с мятными лепешками в ридикюле мисс Гелиотроп. Поэтому, как только он сбил сладкий крем, он сделал еще легкий сладкий творог, влил туда капельку бренди и посыпал толчеными орешками.
– А закуской, – проскрипел он, внезапно нарушая затянувшееся молчание, – ей будут яйца всмятку.
Похоже, что на этом Мармадьюк Алли закончил готовку. Он собрал всю грязную посуду, сложил ее в большой красный глиняный таз и налил в него теплой воды из чайника, стоявшего на очаге… Тут Мария осмелилась заговорить.
– Если вы будете мыть посуду, можно я буду вытирать? – спросила она робко.
Мармадьюк Алли ответил вопросом на вопрос. – А можешь ли ты заверить меня, что не разгрохаешь ее?
– Не думаю, – сказала Мария. – Конечно, наверняка я не знаю, потому что никогда раньше не вытирала посуду.
– А случалось ли тебе ронять щетку для волос, когда ты с утра приводишь в порядок свою прическу? – спросил Мармадьюк.
– Нет, никогда, – заверила его Мария.
– Тогда можешь вытирать, – любезно разрешил он. – Ты можешь снять с веревки одно из этих полотенец, забраться на табуретку, чтобы дать мне возможность воспользоваться твоей помощью во время этого омовения, которое, к сожалению, необходимо и безусловно следует за упражнениями в кулинарном искусстве.
Мармадьюк Алли, казалось, даже становился выше ростом, когда произносил эти длинные слова. Мария решила, что если ей придется часто общаться с ним, она будет носить в кармане словарь.
Она, как ей было сказано, сняла полотенце и уселась на табуретку, и теперь все трое, Мария, Мармадьюк и кот Захария, поместились в ряд за столом. Мармадьюк стоял на своей табуретке, а Мария и Захария сидели. Мармадьюк мыл посуду, Мария вытирала, а Захария мурлыкал. Теперь, когда он не готовил, Мармадьюк выглядел куда веселее и добродушнее, и Мария осмелилась задать ему вопрос, который крутился у нее на языке, как только она увидела его крошечный рост.
– Простите, мистер Алли, – начала она. – Это вы ухаживаете за мной в моей комнате, разжигаете камин, приносите теплую воду, молоко и сахарные бисквиты?
Мармадьюк одарил ее еще одной своей широченной улыбкой, так что рот его снова растянулся до ушей. – Естественно, молодая госпожа, – проскрипел он. – У кого еще, кроме тебя самой, может быть такое деликатное сложение, чтобы оно позволяло пройти через дверной проем твоей спальни?. А когда я по каким-то причинам не хочу проходить через залу, я карабкаюсь на кедр и влезаю в твою комнату через окно, чтобы оказать тебе те маленькие услуги, которые являются моим долгом.
– Благодарю вас, благодарю вас. А это вы готовите мне такую чудную одежду и кладете маленькие букетики цветов?
Но теперь, увы, она сказала что-то не то. Лицо Мармадьюка потемнело как грозовая туча, улыбка как будто разломилась пополам и ее концы нырнули в уши, как кролики в норки, кустистые брови насупились, глаза засверкали, и когда он заговорил, голос его скрежетал и грохотал, как раскаты грома.
– Как тебе могло прийти в голову, что я горничная? Может ли мужчина сохранить самоуважение, если он будет возиться с лентами, рюшками и прочей женской чепухой? Разреши-, те известить вас, молодая госпожа, что есть только одно во всей Вселенной, к чему я не имею ни малейшего касательства – это женщины. И мой хозяин, сквайр, лелеет в своей груди те же чувства, как те, что нашли приют в душе его скромного вассала – держаться подальше от дочерей Евы. До тех пор, пока ты и твоя гувернантка не переступили порога этого жилища, женщина не открывала наших дверей двадцать лет.
Это было ужасно.
– Но мисс Гелиотроп и я не виноваты в том, что родились женщинами, – пробормотала Мария,
Концы улыбки внезапно выскочили из ушей и снова растянули уголки рта.