Гаршин

О подобном состоянии он рассказывал как-то своему другу Фаусеку. Это происходило в первый приступ болезни, когда ему было семнадцать лет и он находился в лечебнице доктора Фрея. Однажды Гаршин вышел во двор погулять и, увидев стул, опрокинул его и начал толкать перед собой. В больном сознании стул стал постепенно превращаться в плуг. Вдруг он вспомнил, что китайский император — об этом он где-то читал — в определенный день в году собственноручно совершает обряд вспашки земли. И вот Гаршин уже представляет себя китайским императором, идущим за плугом. Но при этом ни на минуту не забывает, что он — Гаршин и что в руках его совсем не плуг, а всего лишь стул.

Другой случай, показывающий эту страшную раздвоенность, произошел на «Сабуровой даче» в Харькове. В мае больного посетили брат Гаршина, Евгений, и приятели его, доктор Попов и Фаусек. Они нашли его в большом саду больницы. Гаршин всех узнал и приветливо встретил. Он брал то одного, то другого под руку и торжественно рассказывал о каких-то важных и таинственных предприятиях, которые он якобы затевает, о могущественных врагах, подстерегающих его на каждом шагу, о каком-то князе, с которым у него должна быть дуэль, и сердца его друзей сжимались бесконечной жалостью к любимому и дорогому человеку.

Вдруг внимание Гаршина привлекли очки Фаусека. Он попросил и надел их. Зрение у него было хорошее, и в очках ему было неудобно. Он отодвигал их на самый кончик носа, придвигал к глазам, забавляясь, как ребенок. Неожиданно он заметил, что Фаусеку без очков очень не по себе. Он пожалел его и решил поделиться с ним очками: переломил оправу, одну половину очков отдал Фаусеку, а другую оставил себе.

Через два года, уже совершенно здоровый, возвращаясь из Ефимовки в Петербург, Гаршин заехал в Харьков. Родных уже тогда в Харькове не было, и Гаршин пробыл два дня в гостях у Фаусека. Конечно, Фаусек и не думал напоминать Гаршину о болезни. Но как только гость умылся и переоделся с дороги, он сейчас же сконфуженно обратился к хозяину с извинением: «Я еще должен вам очки купить».

Томясь на «Сабуровой даче», больной Гаршин в первые же минуты относительного просветления попросил свидания с невестой. Родные Гаршина написали об этой просьбе Золотиловой, и она немедленно приехала в Харьков. Однако состояние Гаршина к этому времени настолько ухудшилось, что врач категорически запретил ему какие бы то ни было свидания с родными.

Надежда Михайловна провела в Харькове мучительный месяц. Дача Гаршиных была расположена рядом с «Сабуровой дачей». Несчастная девушка с тоской глядела на крепкие стены больницы в надежде, что где-нибудь в окне она увидит хоть силуэт любимого человека. Надежды эти так и не сбылись. Наконец, измученная тщетными ожиданиями, она уехала обратно в Петербург.

На «Сабуровой даче» Гаршина часто посещал его приятель и хороший знакомый Золотиловой, молодой врач Петр Гаврилович Попов. Свои посещения он подробно описывал в письмах к невесте писателя.

По рассказам Попова можно до некоторой степени представить себе состояние Гаршина в этот период. Впервые Попов посетил больного писателя 11 июня 1880 года. Сначала Гаршин показался ему вполне здоровым. Но это длилось не больше минуты. Гаршин начал говорить не умолкая, постепенно возбуждаясь все больше и больше, и фразы его потеряли смысл. В конце концов Попов уже ничего не понимал. Он покинул больного глубоко удрученный. Во время последующих посещений состояние писателя было еще хуже. Если вспомнить о раздвоенности сознания Гаршина, о чередовании периодов просветления, когда он сознавал все окружающее, и периодов безумия, можно представить себе ту бездну страдания, в которую был ввергнут несчастный писатель.

Позднее в рассказе «Красный цветок» Гаршин с огромной реалистической силой воссоздает все обстоятельства своего пребывания на «Сабуровой даче». Описание сумасшедшего дома дано в этом рассказе не только с потрясающей художественной выразительностью, но, как отмечали психиатры, с клинической точностью. Эта новелла могла бы служить художественной иллюстрацией к лекции профессора по психиатрии.

«Это было большое каменное здание старинной казенной постройки, — описывает Гаршин. — Две большие залы, одна — столовая, другая — общее помещение для спокойных больных, широкий коридор со стеклянной дверью, выходившей в сад с цветником, и десятка два отдельных комнат, где жили больные, занимали нижний этаж; тут же были устроены две темные комнаты: одна — обитая тюфяками, другая — досками, в которые сажали буйных, и огромная мрачная комната со сводами — ванная. Верхний этаж занимали женщины. Нестройный шум, прерываемый завываниями и воплями, несся оттуда. Больница была устроена на восемьдесят человек, но так как она одна служила на несколько окрестных губерний, то в ней помещалось до трехсот. В небольших каморках было по четыре и по пяти кроватей; зимою, когда больных не выпускали в сад и все окна за железными решетками бывали наглухо заперты, в больнице становилось невыносимо душно.