Гарвардский баг

— Не волнуйтесь, пожалуйста, Виктория Александровна, — перехватил я нить разговора, понимая, что Лаве сложно, дотягиваясь до тонкой руки и сжимая ее в своей. — Мы сейчас все объясним, ничего страшного не случилось и не случится. Я обещаю, — я всмотрелся в бледное лицо Вороновой-старшей, старался говорить мягко, но уверено. — И я никому не скажу о том, что знаю. Слово бывшего военного.

— Хорошо, — выдохнула мама Славы, снова хватаясь за стакан с водой. Осушила его почти в два глотка. — Я сейчас… — она порывисто поднялась и скрылась где-то в номере, через несколько секунд до нас донеслись приглушенные звуки льющийся воды.

Славка тяжело вздохнула.

— С ней есть там кто-то рядом? — спросил я Лаву тихо.

— Она позвонит отцу, — неопределенно кивнула Воронова. — Возможно, психологу, но последнее маловероятно.

Я кивнул.

Гнойная ситуация, гнойный разговор, но… А какие варианты? Ждать, пока мама Лавы вернется из Испании, мы не могли.

Виктория Александровна из ванной вернулась только спустя десять минут. И, пока мы ждали ее, Славка измяла собственную толстовку до такого состояния, что из швов внизу вылезли нитки. Воронова вскинула голову, когда звук льющейся воды стих и следом послышался щелчок замка, уставилась на экран болезненным, горящим взглядом.

А женщина, вернувшаяся к планшету, смотрела ровно и жестко. За десять жалких минут взяла себя в руки и собралась. Они были сейчас невероятно похожи со Славкой: идеально ровная спина, твердый взгляд, упрямая линия подбородка, тлеющие угли злости в темных глазах.

И Воронова-младшая, глядя на мать, выдохнула. Оставила в покое несчастную одежду, выпустила мою ладонь.

Теперь я понимал, как Лава справилась с тем, что произошло туеву тучу лет назад, понимал, почему не сошла с ума и как смогла жить дальше.

Виктория Александровна вытащила ее. Наверняка, зубами и когтями тащила из того ада, в котором они оказались по вине отмороженного урода.

— Рассказывайте, — тихо и ровно произнесла она, снова откидываясь на спинку дивана.

Слава колебалась не больше нескольких мгновений:

— Я получила письмо три дня назад, — начала Лава. — На рабочую почту, на имя Станиславы Соколовой, мам, — губы Вороновой-старшей слегка сжались, выдавая напряжение. — В тексте нет ничего угрожающего или пугающего: как дела, как жизнь и все в таком духе. Оно короткое, но с некоторыми подробностями, о которых знать могут очень немногие. Обратный адрес и домен нам ни о чем не говорят, отправлено было из общественной библиотеки Тюкалинска.

— И ты думаешь, это Екатерина Николаевна, — кивнула Воронова-старшая. — Почему?

— В нем про Дыма, мам, — пожала Лава плечами, — детали, которые могла знать только она.

— Чего она от тебя хочет? — нахмурилась женщина. — Зачем написала, если это действительно она?

— Непонятно, — ложь слетала с губ Лавы так легко, как будто она репетировала. — Поэтому я тебе и позвонила. Я… в общем, хочу понять, чего ждать. Я плохо помню, что происходило после похорон Дыма.

Губы Виктории Александровны на миг снова сжались в тонкую бледную линию, несколько секунд прошло в тишине.

— Что ты хочешь знать? — все-таки выдохнула она.

— Как она ко мне относилась, что происходило после… чего она может хотеть?

— Скорее всего, увидеть тебя. Возможно… болезнь вернулась… — задумчиво, скорее рассуждая вслух, проговорила Виктория Александровна.

— Объяснишь?

Славкина мама поморщилась, откидывая со лба темные пряди, прикрыла глаза.

— Нестерова… очень плохо пережила похороны Димы, Слав, — прижала пальцы к закрытым глазам. — У нее что-то сломалось внутри, в голове, замкнуло какие-то важные шестеренки. Она… преследовала нас… тебя некоторое время. Даже заявление в милицию написала.

— Что сделала? — опешила Воронова, невольно подаваясь ближе к экрану. Мать Славки скривила губы в горькой усмешке.

— Я не знаю, почему и как, Славка, — развела женщина руками в стороны, — только в какой-то момент Катя решила, что ты теперь живешь за Диму, ты и есть Дима. Тебя Сухоруков убил, — поморщилась она, — а Димка остался жив. Плохо, в общем, все было, Слава.

— В каком смысле? Что за заявление она написала? — голос Славки стал еще напряженнее и глуше.

— Катя звонила постоянно, — вздохнула Виктория Александровна, — после похорон. Требовала тебя вернуть, говорила, что мы тебя у нее забрали, что держим, что… много чего говорила. Караулила под дверями, звонила, стучала, ждала меня или отца твоего у подъезда, даже с кулаками на нас бросалась. Плакала, кричала, материлась в трубку, — снова короткий, отрывистый вздох. Славкина мама поправила нервным жестом ворот халата, волосы, снова опустила руки, прежде чем продолжить. — Мы пробовали с ней говорить, убедить первое время. Потом перестали.

— Я не помню звонков. Точнее, звонков от нее, вы тогда сказали, что отключили телефон из-за журналистов, — покачала Лава головой удивленно. — Стука или звонков в дверь тоже не помню.