Гарвардский баг

Менты нас с Лавой застали выходящими из ванной. Попробовали развести по разным комнатам, но в двери вовремя нарисовалась Елизавета, грамотно оценила обстановку и мою перекошенную рожу, и отозвала своих бойцовских псов, раздав цу. В итоге через несколько минут мы втроем переместились в гостиную. Я с Лавой на диване, строгая полицейская — в кресле напротив. Рассматривала нас обоих пристально, не торопилась говорить. А Славку продолжало трясти. Трясло так, что был слышен стук зубов, руки ледяные, движения слишком дерганые, она все еще ни на кого не смотрела и не реагировала.

Черт! Увидела все-таки что-то, да?

Я перехватил ее ладони, опутал руками, теснее прижал к себе, на что Лиза-как-ее-там только сильнее нахмурилась, сжав губы в тонкую линию.

— Поговорим? — спросила, вытаскивая планшет. Я кивнул, но не успел в итоге даже рта раскрыть.

— Красногорский застрелился сам, — выплюнула Славка, вдруг поворачиваясь к девушке. — Слышите? Он сам всадил в себя пулю. Гор здесь не при чем. Он…

— Мы во всем разберемся, — спокойно и ровно оборвала Лаву девчонка. — Но давайте по порядку…

Хреновый тон, неудачный момент — Воронова в ответ зарычала, натянулась в один миг так, что я слышал звон ее нервов, на тонкой шее бился отчаянно пульс.

— Он сам это сделал, — повторила Славка. Четко, холодно, зло. — Он двинутый на всю голову, сраный урод. Он бы прикончил меня, если бы Игорь здесь не оказался, если бы не поехал за мной.

— Станислава, — попробовала снова Быстрицкая, очевидно, понимая, что Славка на грани, и не желая ее за эту самую грань толкать. — Вам сейчас лучше отдохнуть. Я не думаю…

— Вот и не думайте, — упрямо вскинулась Лава. — Слушайте! Красногорский выследил меня, залез в квартиру, напал, — с силой, которой я от нее не ожидал, Славка выдернула свои руки из моих, сложила вместе, вытягивая, показывая Быстрицкой следы от стяжек. — Напал сзади, душил, пока я не потеряла сознание. После оттащил на кухню и связал, — она подалась еще немного вперед, а на ресницах вдруг задрожали слезы, плечи затряслись сильнее. — Он псих. Он подослал ко мне Мирошкина, он писал мне гребаные анонимки, он убил Фирсова и Нестерову, он… — а потом вдруг захлебнулась воздухом, повернулась снова ко мне и вмазала сжатым кулаком в плечо. — Ты — идиот, Ястреб! Какого хрена ты на него полез?! Он же конченный совершенно! Ты… — она снова задохнулась, как будто захлебнулась словами, ей не хватало воздуха, и слезы прочертили первые дорожки на щеках. Лисий взгляд был злым и очень перепуганным.

— Все хорошо, Лава. Я знал… — попробовал ее успокоить, перехватить руки.

— Да ни хрена ты, мать твою, не знал! Засранца кусок самоуверенного! — прошипела она, снова впечатывая кулак в плечо. — Ты что думаешь, если бы ты ту пулю словил, я бы счастлива была?! Я бы тебе спасибо сказала?! Да пошел ты в задницу, Гор!

— Слава, хорошая моя…

— Ты и твое долбанное самомнение! — Воронова почти кричала. Я ни разу не видел, как она кричала, ни разу не видел, чтобы была такой: потерянной, злой, испуганной, взволнованной, упрямой. Славка продолжала всаживать свой маленький кулак в меня и кричать. — Оба идите в задницу!

— Слава…

— Он же мог тебя убить, Гор, — мне все-таки удалось перехватить ее руки, спеленать, прижимая к себе. — Убить, понимаешь? Что бы я делала, если бы он тебя убил? Что? — она вдруг вскрикнула, всхлипнула, дернулась и уткнулась в меня. — Что бы я делала? Как бы… — она все повторяла и повторяла. Спрашивала. Хрипло, натужно, очень испуганно.

И столько боли было в этом вопросе, столько отчаянья, что меня рвало на куски. Я гладил ее спину, волосы, плечи и руки, что-то бормотал бессвязное, невнятное, нес какую-то совершеннейшую чушь. А Славка продолжала плакать и трястись, спрашивая без конца, что бы она делала, если бы… И я не знал, что ей говорить, как успокоить, как объяснить, что в тот момент, я вообще не думал, что сам вряд ли бы остался в своем уме, если бы мы поменялись местами. Сейчас, когда отпустило, когда труп Красногорского медленно остывал за стеной, когда адреналин в крови растворялся, я понял, что такого страха, такого дикого ужаса, выматывающего, вытаскивающего душу, никогда не испытывал. Бледная Славка и дуло, наставленное на нее, сбрендивший ублюдок напротив, который сделать мог вообще все, что угодно — самый страшный кошмар.

Меня не трясло, не было истерики, смерть Валентина вообще прошла мимо и, если бы понадобилось, я бы грохнул его еще раз. Снова избил до соплей и грохнул. Но я не мог отпустить Славку, никто не заставил бы меня сейчас разжать руки и отпустить ее: пиздец в Иннотек, апокалипсис, второе пришествие, дух Стива Джобса.

Поэтому и прижимал ее к себе, поэтому и шептал что-то бессвязное в волосы, пробовал успокоить. Только не получалось нихрена. Воронова плакала и дрожала, снова прячась ото всех, а я ощущал себя беспомощным идиотом. Это настолько вымораживающее чувство: ей плохо, ей отвратительно, а я совершенно ничего не могу с этим сделать. И хочется носиться по потолку, крыть всех матом, кому-нибудь врезать… Что угодно, лишь бы Лава прекратила плакать.