Гаситель

Айнар все-таки обернулся. Тот стоял на своем месте.

— И вы правда меня отпускаете?

Сложные одежды зашуршали: человек пожимал плечами. Даже несмотря на накладки и переусложненный фасон, было заметно: плечи узкие, а сам тощ, как самый заморенный раб.

— Да.

Тощий тип улыбнулся.

— Тебя — да.

Это «тебя» было предупреждением. Восклицательным знаком.

— А кого — нет?

— Обрати внимание, ты сам этот вопрос задал. Видишь ли, я не хочу принуждать тебя к каким-либо сделкам, соглашениям, вынуждать делать то, что тебе совершенно точно не понравится. И лгать не имею намерений. Даже если у меня есть кое-какие предложения, возможно, тебе они не…

— Да говорите уже!

Айнар закричал и ударил кулаком по каменной стене. Костяшки вспыхнули болью. Линнан говорила о боли.

«Вот, начинается», — где-то очень, очень глубоко внутри Айнар испытал нечто вроде облегчения. С играми Светочей успел познакомиться. Сейчас тот начнет юлить, как леса, кусаться, словно змея и окуривать его дымом корня таума, словно в подпольной курильнице.

— До выхода будет дверь. Ты ее не откроешь, но можешь отодвинуть решетку. Ты все поймешь.

Расстояние до черно-зеленого было немалым, да и царил в коридоре полумрак, и все же Айнар разглядел: ухмыляется.

Прекрасно знает, что сделает его жертва.

«Не открывай. Это же ловушка. Просто не открывай, уйди, спрячься, сбеги. К тьманнику ремесленников. Попроси совета у Гарат. Или просто…»

Айнар дернул толстую дверь. Закрыто.

«Не делай этого, придурок».

Он остановился, потянувшись к решетке. Маленький рычаг удобно лег под пальцы.

«Они отпускают тебя, не все ли равно, что там».

— Если я уйду…

— Вернуться не сможешь. Твой выбор.

— Это не выбор, это долбанная ваша игра.

— Нет, все честно. На самом деле, ты знаешь, что увидишь.

Позже Айнар думал: знал. Ну правда — знал. И все-таки закричал, когда дернул рычаг, и за решетками разглядел знакомое белое сияние, а в нем — скованных цепью Иванку и Зоэ Кейпер. Обе беззвучно кричали, застыли в мгновении крика — лица исказились почти неузнаваемо. Айнару пришлось смотреть на волосы, бесцветные и рыжеватые. Казалось, что они сидели в одной позе несколько лет. Или месяцев. Точно — недель.

На белизну пола из-под кандалов на руках и ногах стекала густая, похожая на красное масло, кровь.

Глава 21

Иванка дернулась от дуновения свежего ветра. Ей не хотелось просыпаться, не хотелось приходить в себя; она не вспомнила бы, сколько дней или недель провела вот так — в одной связке с Зоэ, пока железные браслеты грызли и грызли их соединенные запястья и голени. Ей снилась Курица: голодная псина привела целую стаю, всех блохастых шавок Собачьего Рынка, и лишайные дворняги, превратившись в чудовищных монстров, грызли и глодали их. Лоскут за лоскутом обдирали кожу. Проглатывали куски мяса, но мяса им не хватало — тонкие руки, худые, костлявые. Тогда твари принимались перемалывать кости, отвратительный хруст раздавался в тишине, в белой темноте.

Иванка просыпалась.

Никаких собак: только клыкастые оковы.

Зоэ дышала над ухом: обычно ровно, порой чуть прерывисто. Светочи с ними что-то сделали — заморозили все внутренности, не хотелось ни есть, ни пить, ни избавляться от телесных отходов. Иванка догадывалась: вовсе не из человеколюбия они это сделали, просто кровь вытекала медленно, боль растягивалась бесконечно, а не примени магию — обе девушки давно бы отправились в мир иной, где, говорят, вечный свет и благословенное сияние.

Если оно похоже на камеру Пылающего Шпиля, то Иванка точно не хотела умирать: слишком страшно.

Боль возвращалась и повторялась: почти всегда на грани терпимости, не настолько, чтобы орать в голос. Хруст костей, рвущиеся мясные волокна. Кровь вытекает медленно, крохотная капля за еще более густой. Если зажмуриться, то невидимые псы вонзают клыки в живот, бедра, срывают зубами полоски, а потом зубы превращаются в раскаленные палки — из гибкой орешниковой древесины, она вымочена в соленой воде. Розги получаются тонкие и такие податливые, что из них можно сделать пояс. Бьют такими с оттяжкой, длинными ударами — палач задерживает дыхание, когда орешник вонзается в кожу, отнимает розгу не сразу. За деревом следует полоска сначала кожи, потом кровавой плоти, потом брызги свежего мяса и крови.

Иванка просыпалась: ни собак, ни орешниковых розог.

Откуда она вообще узнала про розги? Отец драл ей уши, мать однажды отхлестала мокрой тряпкой, когда Иванка едва не перевернула на себя огромный раскаленный котелок с супом — было не так больно, как обидно, потом поняла: мама просто жутко перепугалась.

Ее не били розгами.

Иванка понимала: это кошмары Зоэ. Она не рассказывала, что с ней делали Удо и Фран Кейперы, прятала свои шрамы по одеждой, а теперь кошмары выливались вместе с кровью.

Было и другое, хуже розог. Узловатые пальцы с желтыми ногтями на бедрах, на груди. Щипки с тихим хихиканьем. Встань на колени и сними рубашку. Ты должна быть хорошей девочкой и показать, что у тебя под ней. Стыд, желание закрыться. Снова боль — теперь между ног.

Иванка не испытывала ничего подобного, но она знала, что такое эта боль.