Гаситель (СИ)

Глеора взирала на него без пиетета, но Айнар Венегас уже доказал свое право находиться здесь: убил Све… нет, не то, чем стоит гордиться. А вот, что показал людям — есть и другие силы, кроме магии Искр, совсем иная история.

«Я на своем месте».

«Смогу продолжить».

Иногда он просыпался от пощелкивания: Зоэ Кейпер добывала огоньки из своей новой игрушки и ухмылялась.

Айнар улыбался в ответ.

Он проснулся засветло и умывался в ручье, поэтому не заметил этих людей. Когда обернулся, уставившись на два завернутых в тряпье лица, было уже поздно.

Закричать не получилось: боль вошла сразу во все тело. Люди со спрятанными лицами выполняли свою работу спокойно, без эмоций. Они не добили его, перекинулись парой слов: «Оставим тут?» — «Да, он уже труп».

Айнар почему-то хотел закричать, но не получалось. Он смотрел в пустоту.

Потом он умер, наверное, но прежде кто-то шептал на ухо: «Забудь. Забудь, кто ты есть».

«Айнар Венегас».

«Рави…»

«Нет».

«Рави».

«Айнар».

«Я не умру. И слушать тебя не собираюсь».

Люди с лицами-лохмотьями ушли. Лошадь они не забрали: профессионалы. Стоило удивиться, почему не завершили работу, почему не проверили пульс. Позже Айнар вспомнил: проверили.

В том и дело.

«Ты уже мертв, Рави Иванов».

«Ты мертв, Айнар Венегас».

Он подобрался к лошади. Надо хотя бы вещи бросить, слишком тяжелый саквояж… нет, там важные вещи. Кровь была теплой, но очень быстро остывала на поверхности ран.

Шепот смеялся: «Забудь все». Шепот пах кровью. Смерть была яркой, как лозы в лесу Цатхан. Смерть шелестела крыльями могильных мотыльков:

«Убийцы сделали свое дело. Рави и Айнар мертвы. У тебя есть иное имя: Гаситель».

Интерлюдия: «Ручей под землей»

Искра заглохла в колодце часа в четыре пополудни; темно-розовое солнце уже клонилось к закату, когда сила в упрочненной бычьей кишке пошла на убыль, закашлялась, словно чахоточный без помощи Светоча Жизни, и так же быстро иссякла.

Конрад Грун выругался не сразу. Сначала он подергал кишку, потом сходил к колодцу, заглянул в прохладную, чуть пахнущую тиной, глубину, покричал даже; говорили — Искра слушается человеческого голоса, иногда вот так затихает, а потом ничего, снова трепещется.

Не помогло.

Поле с рдеющей красной пшеницей просило воды. Деревня Малые Ручейки только так называлась, на самом деле, ручейки здесь все остались в почти неприступном лесу Цатхан. Люди боролись с лесом за каждый акр, и лес, вроде бы, уступал, да только уходила и вода, земля становилась сухой и соленой, словно кожа умирающего от лихорадки.

— Тьфу ты, — сплюнул под конец своей длинной тирады Конрад Грун, а потом почесал затылок: делать-то чего? А ничего: езжай теперь в столицу, в славный Могро, кланяйся в ножки Светочам, проси новой Искры. А это корову продавай, не меньше. Можно, конечно, у соседей занять, не бесплатно, но дешевле, только такая Искра долго не протянет — хорошо если до конца лета, а коль раньше потухнет?

Глубинная вода в колодце дразнилась. Была она прохладной и чистой, как звон колокольчиков, как молитва Светочей, но попробуй — дотянись! Суп сварить еще можно, если вниз ведро на крепкой веревке опустишь, но для полива мало, мало этого!

Поле лежало перед Конрадом плясками огня. Он снова сплюнул под ноги — не в колодец, даже мертвую Искру обижать не следовало, — и пошел к соседу, Гунтраму. Совета просить.

До соседа Конрад не дошел.

Выскочила на него дочка Иванка. Девчонка посла двух груновых коров на лугу, что лежал очень близко к кромке леса Цатхан, и потому трава там была хорошая, зеленая и сочная, старые деревья ее хранили. Лес не любил взрослых и мужчин, а вот девицы до первой крови нравились древним деревьям, Конраду говорили — тамошняя Искра сама девица.

— Папка! — выпалила Иванка, словно не видя, что отец тянется уже к поясной бечеве: выпороть за то, что корову и телку оставила. — Там человек! Ранен или мертв! Не нашенский!

Она потянула отца за рукав рубахи, и тот, сплюнув еще раз, пошел за дочерью.

Та повела к кромке, куда не решился бы идти один. Иванку он простил: корова Белянка и телка Незабудка шли за ней двумя грузными белыми в черное пятно фигурами. Солнце тянулось к закату, от леса поднималась глухая взвесь диких Искр и Светочи еще ведают чего, когда Иванка снова потянула Конрада за рукав:

— Вот же он!

Конрад увидел.

Человек был чужаком. Смуглый и черноволосый, совсем не такой, как люди Глеоры. Возраст его трудно было определить, то ли двадцать, то ли сорок — боль выпила его до дна, а вокруг довольно крупной фигуры расползалось уже заветренное темное пятно. Над ним роились крупные мухи, и уже начали подлетать черные мотыльки-жемчужницы — те, что живут в лесу. Они откладывают в мертвецах личинки, отчего тела превращаются в перламутр, в гигантские сияющие жемчужины, но к ним лучше не приближаться даже на полет стрелы: твари вырвутся из коконов крылатыми тенями и набросятся на тебя, чтобы забить пыльцой горло и ноздри, и снова исполнить свой жуткий танец.

— Тесхенец, — только и сказал Конрад. Иванка блестела голубыми глазами.

— Не буду я его вытаскивать, чужака-то!

— Ну пап!