Гаснет луч пурпурного заката

— Великолепно. Это же прекрасный псевдоним. Аристова уже забыли, и вообще… Аристов — это скучно. Публике надо что-нибудь запоминающееся. Робинзонов — это великолепно!

На следующий день Борис играл Глумова, а через день — Беркутова в «Волках и овцах».

Юля была счастлива и, вопреки указаниям автора, в третьем акте перешла на «ты». Вместо «Надолго вы к нам?» спросила: «Ты к нам навсегда?»

Борис удивился, но ответил по тексту:

— Нет. К несчастию, на короткое время; я приехал по делу.

Дальше продолжали по Островскому, но Юля настойчиво звала Беркутова на «ты» и некстати подмигивала.

— А в этом что-то есть, — сказал худрук. — Вот в Москве в Лейкоме Глумов Мамаеву прямо на сцене трахает.

Будучи интеллигентом старой гвардии, вместо относительно молодого «трахают» он употребил известное русское слово того же значения.

— Трахает, — согласился Борис, употребив то же слово.

Юля выразила готовность не отставать от столицы, а худрук сказал:

— Публика у нас очень отсталая, не поймет. Им что-нибудь попроще.

Через месяц Юлю пригласили сниматься в сериале о бандитах.

Она предложила продюсеру:

— Возьмите Робинзонова.

— Фамилия подходит, — одобрила режиссер по кастингу.

И началось.

Борис быстро выдвинулся в первые любовники, начались сериалы. Он прыгал, стрелял, в один день убивал людей больше, чем во всех трагедиях Шекспира. Работа была адская. Приходилось сниматься в трех сериалах сразу. И театр не забывал. Его стали узнавать на улицах. Просили автограф.

57. Дианы грудь, ланиты Флоры

Однажды к нему за кулисы пришел Григорий. Играли «На всякого мудреца». Борис пригласил его после спектакля в кафе напротив театра.

В кафе Бориса знали:

— Кузьма Платонович, вам как всегда, у окна?

— А ты что, так и по жизни остался Робинзоновым? — удивился Григорий.

— Да нет. Сохранил для театра.

— И правильно. Аристовых много, а Робинзонов один.

Заказали по бокалу коньяка.

— А ты молодец. Когда ты вышел на сцену, я тебя не сразу узнал.

— Профессия такая. Актер.

— Актер. Ну а как жизнь?

— Нормально.

— Давай за те годы.

— Почему бы нет!

Григорий вздохнул:

— Плохо тогда все кончилось.

— Плохо.

— Никого из тех больше не встречал?

— Не встречал. А вы?

— Встречал. Профессия такая.

— И как они? Ада? Дина? Белый? Министерша? Вы ведь, кажется, с ней…

— Было, было. Она теперь опять министр культуры. Когда республика вышла из Союза, она сначала стала министром иностранных дел. Но ненадолго. А теперь опять министр культуры.

— Ада?

— Она культурный атташе своей республики в Москве. И разбогатела. Очень разбогатела. Говорит, завещание. А как проверишь? Теперь другая страна.

— Вильма? Леонард?

— Вильма живет с Леонардом в его стране. Домой приезжала на неделю на похороны матери своего бывшего мужа.

— Она была замужем?

— Была. За каким-то спортсменом.

— Дина?

— Дина в Омске директор рынка.

— Ничего себе! Кто там еще? Кубик? Помните, был такой?

— Помню. Они с Морковкой оздоровительный центр приватизировали.

— Помню этот центр.

— Теперь он называется «Техас».

— Я там познакомился с женой Морковки.

— С Мирандой?

— С Мирандой.

— Не устоял перед короткой юбкой?

— В момент нашего знакомства она была без юбки.

— Ну ты молодец! Молодец. Миранду!

— Вообще-то я познакомился с ней в бассейне.

— За это можно и выпить.

Заказали еще по бокалу.

— Значит, говоришь, Миранду в бассейне. Молодец. Ну теперь-то ты вниманием женского пола не обделен.

— Не обделен.

— Слушай, эта дама, которая играла тетушку… Она ничего.

— Это наша звезда. Заслуженная актриса, Вера Пантелеевна Жиляева. На днях будет народная.

— Звания не главное. Вообще-то как?

— Играл я с ней Антония в «Антонии и Клеопатре». Облокотился о кровать, где она лежала, а кровать возьми и сломайся. Вера Пантелеевна выскочила, рубашка разорвалась, она голая до пояса, а снизу — джинсы и сапожки. Она отдавила себе ногу и начала носиться по сцене с воплями и с нехорошими словами. Поистине царские груди — в разные стороны, как маятники, джинсы с заплатками на коленях, сапожки на высоких каблуках, а на голове корона. Картина! Публика сначала не поняла, что случилось, а потом начала хохотать. Закрыли занавес. Дежурный режиссер врезал ей оплеуху, чем привел её в рабочее состояние. Заложили её снова в кровать и открыли занавес. Доиграли без проблем. Хотя… Царские груди в разные стороны вас не должны впечатлять. Вы по балеринам, а у них, если что найдешь, обрадуешься.

— Я не однолюб. Но годы, годы.

— Где вы теперь?

— Руковожу службой безопасности в группе русского балета.

— Совмещаете приятное с полезным.

— Совмещаю.

— «Дианы грудь, ланиты Флоры прелестны, милые друзья! Однако ножка Терпсихоры прелестней чем-то для меня».

— Вот тогда, когда ты жил на вилле у Ады, у меня была знакомая Лика Покорнова, прима местного балета. Какая она тогда была! А сейчас она председатель совета ветеранов балета. Прошло пятнадцать лет. Годы летят быстро.

— А как вы думаете, кто тогда художника?

— Не знаю, но чутье мне подсказывает, кроме Вильмы никто не мог. Хотя… Да ладно. Всё прошло. А ты молодец! Миранду в бассейне! Как она?

— Первый класс.

— Я так и думал… Давай ещё закажем.