Гаспар из тьмы: Фантазии в манере Рембрандта и Калло

Стрелок поднял три пальце
Жид поднял два.
Стрелок плюнул ему в лицо.
Жид утер бороду.
Стрелок поднял три пальца.
Жид поднял два.
Стрелок отвесил ему оплеуху.
Жид поднял три пальца.

– Два каролуса [139] за такой камзол, мошенник! – вскричал стрелок.

– Бог милостив! Я же даю три! – вскричал жид.

Речь шла о роскошном бархатном камзоле, украшенном на рукавах серебряными пряжками в виде охотничьих рожков. Он был прострелен и в крови.

XXXVII. Прокаженные

Посвящается П.-Ж. Давиду [140], скульптору

Подружка, прочь от этих мест,

Не то тебя проказа съест!

Песнь прокаженного

Каждое утро, едва только листва освежится росою, ворота лазарета распахивались и прокаженные, подобные древним пустынножителям, на весь день расходились по безлюдной округе: по девственным долинам, по первобытным райским кущам, где в безмятежных, тенистых, зеленых далях виднелись лишь лани, пощипывающие пахучие травы, да цапли, занятые ловлей лягушек в прозрачных болотах.

Некоторые из отверженных разбили садики: взращенная собственными руками роза казалась им благоуханнее, смоква – вкуснее. Иные плели корзины или вытачивали из самшита плошки, устроившись в каменистой пещере, где весело журчал источник и стены были увиты диким вьюнком. Так старались они скоротать быстротечные часы радости и медлительные часы страданий!

Но бывали и такие, что уже не могли даже посидеть у порога лазарета. На этих измученных, истомившихся, удрученных лекарская премудрость уже поставила крест, и они влачили свои призрачные тела по двору, среди высоких белых стен, обращая взор на солнечные часы, стрелка которых торопила бег их жизни и торопила час, когда начнется для них вечность.

А когда они, прислонившись к громоздким столбам, погружались в раздумья, вокруг воцарялась тишина, и ее нарушали только треугольник аистов, бороздивший небо, шелест четок монаха, пробиравшегося по коридору, да щелканье трещоток надзирателей, которые с наступлением сумерек Загоняли скорбных затворников в их кельи.

XXXVIII. Библиофилу

Дети мои, теперь рыцари остались толь ко в книжках.

Из сказки, рассказанной бабушкой внучатам

Зачем оживлять пыльные, обветшалые истории средневековья, раз рыцарство ушло навсегда вместе с песнями менестрелей, чарами волшебниц и славою храбрецов?

Какое дело нынешнему неверующему веку до наших чудесных легенд о том, как святой Георгий сломал копье в поединке с Карлом VII на турнире в Люсоне, как Святой дух на глазах у всех снизошел на членов Тридентского собора, [141]как около города Лангра Вечный Жид подошел к епископу Готцелину и поведал ему о страстях господа нашего Иисуса Христа.

Три науки рыцарских [142] теперь в пренебрежении. Никто уже не расспрашивает, какого возраста кречет, которого клобучат, из каких эмблем незаконнорожденный составляет свой герб, в котором часу ночи Марс сочетается с Венерой.

Все предания о любви и рыцарских подвигах забыты, и россказням моим суждена та же участь, что и «Плачу Женевьевы Брабантской [143]», начало которого коробейник уже запамятовал, а конца и вовсе не знал.

Здесь кончается четвертая книга Фантазий Гаспара из Тьмы

НАЧИНАЕТСЯ ПЯТАЯ КНИГА ФАНТАЗИЙ С ПАРА ИЗ TЬМЫ

ИСПАНИЯ И ИТАЛИЯ XXXIX. Келья

Испания – классическая страна путаниц, поножовщины, серенад и аутодафе [144].

Из одного литературного Ежемесячника

И больше никогда уж не услышу я,

Как щелкает замок последнего жилья…

Альфред де Виньи. Темница

Неподалеку прогуливаются задумчивые, молчаливые монахи с четками в руках; они не спеша идут от колонны к колонне, от надгробия к надгробию по плитам монастырского двора, где притаилось тихое эхо.

По душе ли тебе такой досуг, юный послушник? Не ты ли, оказавшись в одиночестве в своей келье, забавляешься тем, что рисуешь дьявольские рожи на пустых страницах молитвенника и малюешь кощунственной охрой костлявые щеки изображенной в нем мертвой головы?

Нет, юный послушник не забыл, что мать его – цыганка, а отец – главарь воровской шайки; и он предпочел бы услышать на рассвете не колокольный звон, призывающий к заутрене, а звук рожка, играющего сигнал: «На коней!».

Он не забыл, как танцевал болеро под скалами Съерры-Гранады со смуглянкой, в ушах которой красовались серебряные сережки, а в руках трещали кастаньеты из слоновой кости, и он предпочел бы заниматься любовью в цыганском таборе, чем молиться богу в монастыре.