Гастроль в Вентспилсе

К тому же и обстоятельства дела не требовали столь большого умственного напряжения, как раньше, когда приходилось иметь дело со спекулятивными махинациями, с поддельными подписями, незаконными накладными и тому подобными вещами хозяйственно-бюрократического свойства. Как только в картине преступления «всплыл» труп, полковник уже не сомневался в том, что убийца будет найден. Теперь фабула происходящего была хорошо знакома: преступник чувствует, что над ним нависла угроза, и начинает барахтаться изо всех сил, чтобы вырвать ноги из болота. Но увязает от этого все глубже и глубже – к одному преступлению добавляет другое, третье, а спешка не позволяет их обдумать столь тщательно, как первое. Все чаще приходится оставлять незаметенные следы, обращаться за помощью, доверяться случайным знакомым. И постепенно из нападающего он становится беглецом, который потерял ориентировку и петляет вокруг одного и того же места. И предоставляет милиции все больше фактического материала, по сути дела, саморазоблачается.

Тем не менее, нельзя сидеть сложа руки и выжидать, когда преступник допустит еще одну ошибку; загнанный в западню зверь всегда опасен. Действовать надо быстро, покуда он затылком чувствует горячее дыхание преследователей. Стало быть, есть смысл сделать круг и выйти на его след в той же самой Ужаве. Все говорило за то, что снабдила ядом или по крайней мере советом Сильва из тамошней аптеки. Не могло быть случайным совпадением то, что туда же ездил Мендерис, что именно там Лукстынь посеяла свой паспорт, который неделей позже фигурировал при продаже «Сикуры».

* * *

Гунтис Пумпур не был симпатичным толстяком наподобие корабельных коков из старых кинокомедий, но и худеньким его было не назвать. Скорее он походил на борца-легковеса, начинающего полнеть после прекращения регулярных занятий спортом. Сильней всего это сказывалось на его лице – как у всех закоренелых пьяниц черты его расплылись и окончательно утратили молодую упругость. Однако щеголеватый летний костюм и почти свежая белая сорочка (несмотря на то, что Пумпур провел ночь в вытрезвителе) свидетельствовали о том, что он еще не скатился на дно пропасти. На вопросы Пумпур отвечал более или менее связно.

Да, он понимает, что такая жизнь до добра не доведет, вот он и отпраздновал расставание со старыми собутыльниками, раз инспектор отдела кадров пригрозил снова списать его на берег. Если на берег спишут – не видать ему тогда «Жигулей» как своих ушей.

Разговор приобрел желаемое направление, теперь ничто не мешало перейти к существу дела.

– Скажите, а ваш дядя, Эмиль Мендерис, не слишком вас зажимает? – спросил Кашис. – Не присваивает себе слишком большую долю заработка?

– Все сосут из меня кровь. Как пиявки! И еще прикидываются добродетелями, вроде бы спасают мою душу, – в сердцах сказал Пумпур. – А самая ненасытная – это тетка моя, Виктория. Вечно твердит, что заменила мне родную мать, и знай шарит по карманам. Только приди без подарка – она и переночевать не предложит.

– Зато уж пистолету, наверно, она обрадовалась?

– Этот, который дымовой, что ли? Который мне на Гибралтаре всучил один японский мариман? Я ему три пол-литра за него отдал и две банки шпрот, думал – во, классная зажигалка. Самый смех был, когда нашему чифу дал прикурить. Он едва без глаз не остался. Вонища пошла, что без противогаза в каюту не зайти… Виктории я его на Новый год загнал. В душе надеялся хоть разок ее проучить как следует. Но где там! Она же своему мужу курнуть в доме не дает. Зажигалку под стекло положила и раз в неделю с нее пыль стирает.

– А это правда, что вы ей подарили транзисторный приемник «Сикура»? – поинтересовался майор Блумберг.

– Это был мой первый и последний гешефт с этой семейкой. – Чувствовалось, что Пумпур все выкладывает совершенно откровенно, потому что не чувствует за собой никакой вины перед законом. Кто может запретить продавать вещи, привезенные из заграницы в соответствии с таможенными правилами? – Фактически, я этот приемник привез одной рижской дамочке, которой я давно задолжал. Но Эмиль пристал как банный лист – уступи да уступи. Потом выставил бутылку на стол и стал торговаться, будто я ему навязываю свой товар. А когда я пол-литра залью, я уже не в силах долго сопротивляться – забирай и выкладывай деньги на бочку, елки-палки! Так он стал умолять, чтобы я тетке назвал только половину цены и сам взял у нее деньги… Другую половину он пообещал отдать через несколько дней. До сих пор еще не отдал. Ну и черт с ним. Теперь хоть у меня есть причина к ним не заходить, я даже за своими долларами не хочу к ним идти.

– А как же вы теперь сбываете «Сикуры»? Через комиссионный магазин или прямо Артуру Румбиниеку? – Страупниек не признавал окольных путей.