Гастролер

— На это дело и я своих ребят дам, — подал голос кто-то сбоку. — Пусть опыта наберутся.

На том и порешили.

Конечно, удержать в тайне решение воровского схода было практически невозможно. Кто-то все равно в глубине души выступал против самосуда над ворами, кто-то мог проболтаться и просто так: ни вашим — ни нашим.

Мелкая шантрапа карманников резко ломанулась из города. Уходили даже те, кто не чувствовал за собой никакой вины. Но гопники и более мощные банды налетчиков и не подумывали драпать: они были неплохо организованы и вооружены и не собирались принимать решение воровского схода всерьез, потому как давно отвыкли считаться с ним. Война поломала многие понятия, разделив воровскую среду на группы, мало отличающиеся между собой, а именно: на воров, на автоматчиков, на ссученных и шакалов. Автоматчиков не любили и на фронте, и на зоне, называя их фашистами, ибо они на фронте считали западло идти в бой по команде комиссаров и воевать, как полагается. На зоне за такое били по ушам, лишая воровского титула, но, бывало, порой и отпускали с миром. Многие из ссученных прошли фронт, хоть и не всегда участвуя в боях, а служа в обозе или греясь самострелами при лазарете.

Вот против таких ленинградских воров и начинал свою войну с беспределом Медведь. Одним из них и был самый известный в городе ссученный вор со странной кличкой Катя.

* * *

Когда Медведь шагнул в неприкрытую дверь хибары на Петроградской стороне, он сразу понял, что его ждали. За столом одиноко восседал Катя. Неблагозвучную кликуху эту он получил довольно давно и означала она вовсе не бабье имя, а государственные облигации, которые так и называли в народе «кальками» со времен Екатерины Второй, впервые введшей в России эти бумажки в обращение. Перед ним на столе стояли два граненых стакана, бутыль мутноватого самогона да нехитрая закусь: полбуханки черного хлеба и штуки три чищеных луковиц. Рядышком лежал новенький, будто только что с завода, автомат ППШ, и не с барабанным, а с облегченным коробчатым магазином.

— Ну, присаживайся, раз пришел, потолкуем, — просипел Катя, с трудом сдерживая клокочущую внутри него злобную обиду. — Ты, как я понимаю, Медведь! Что ж, слыхал о тебе…

Он разлил самогон по стаканам. Не предлагая гостю, опрокинул резко свой в глотку и, занюхав ржаной коркой, с хрустом впился зубами в головку лука. Медведь молча выпил свой стакан.

— Так с чем пришел? — спросил с напускным равнодушием Катя.

— Слышал я, что прикрываешь ты многих шакалов, — спокойно начал Медведь, пристально глядя на Катю. — Шайку самых отъявленных собрал под свое крыло. Не брезгуешь ничем. А был ведь когда-то неплохим вором.

— Ну уж это не твоего ума дело, — огрызнулся Катя. — Много ты понимаешь в наших питерских делах! Ты ж московский, гастролер! А туда же, в прокуроры записался! У тебя ж самого роба засранная! Так что не хрена на меня пенять!

— Не скажи! Я по воровскому закону живу, — желая указать ссученному его место, спокойно сказал Медведь, не вдаваясь в подробности, ибо не пристало вору выяснять отношения со ссученным. И тем не менее он решил не перегибать палку: сюда он пришел пока лишь договориться с Катей, а не воевать.

— Где же это записан такой закон, который вора на вора натравливает? — с ехидцей в голосе бросил Катя и снова вгрызся в луковицу, свирепо зачавкав. — Коли так, то у меня на этот счет свой закон имеется: кто сильнее — тот и прав.

Под наглым взглядом ссученного Медведь побагровел от гнева. Катя явно намекал на то, что Медведь был ростом на голову ниже и явно похлипчее хрумкающего луковкой здоровяка.

— А не звериный ли у тебя закон, Катя?

— Какой есть, тем и живу! — отрезал вор, насупившись. — В общем, выкладывай, зачем пожаловал, и мотай отсюда подобру-поздорову. Мне не с руки тут с тобой посольства разводить…

В этот момент за стенкой послышался какой-то шум и в комнату быстро ввалились трое бандюков, сжимающих в руках трофейные немецкие автоматы «шмайсеры». Медведь косо глянул на них, угадав в хмурых лицах тупую ненависть и уверенность в последующих своих действиях. «Эти готовы на все. И свою шкуру задешево не отдадут, — подумал Георгий. — Им терять нечего».

— Что ж, — помедлив, проговорил Медведь, пропуская угрозу мимо ушей и исподлобья в упор глядя на развалившегося на стуле самодовольного Катю. — Твои ребята в прошлом месяце налет совершили, троих стариков охранников порезали… Склад «Пищепрома» взяли, а там продукты были для городских детских домов…

— Я не МОПР и не Красный Крест, — снова огрызнулся Катя. — Ты что ж предлагаешь, мне на венок им скинуться?

— Ну да не это главное… — не обратив внимания на грубость, продолжал Медведь. — Главное, ты весь Питер поставил на уши, Катя. Мочишь всех без разбору — и стариков, и детей, и женщин. Безоружных и безответных. Вот в чем проблема…

Медведь говорил спокойно, не повышая голоса. Катя молчал, слушал.