Гать

Он все-таки сделал это. Падла. Скотина. Мразь бессмертная. Сволочь конченная. Он это сделал, отец народов, великий кормчий, национальный лидер, бессменный кондукэтор, славный маршал, великий поглавник, дуче, фюрер, каудильо, архигос, супремо и адипати. Его непогрешимость государь-амператор всея желтыя и лесныя и болотныя. Последний король Удландии. Он это сделал.

В столице давно гадали, решится все-таки или снова попугает-попугает и даст заднюю. И все склонялись к тому, что не хватит силушки, моченьки, снова-здорово будет лишь стращать на словах пугливую болотную публику, а сам снова в свой Желтый замок — юрк, и затихнет до следующего припадка. Но теперь, сквозь панический набат, до пытающегося вырваться из оков бытия сознания медленно и тяжко начинает доходить. Решился.

Так в захолустном оперном театре на сцену падает видавший виды старый пыльный полог тяжелого, проеденного до дыр мышами и побитого молью бархатного занавеса. Падает с гулким рокотом, раз и навсегда отделяя сегодня от завтра, а завтра от вчера. Обратной дороги не будет. Теперь — только вперед, а там уж куда кривая-проклятая вывезет.

От обреченного осознания этого накрывало с головой, влажно укутывая в плотный кокон панической атаки, не дающей ни вздохнуть, ни толком обдумать положение дел. Обыватель, не приученный к осознанию настолько полной и беспросветной беспомощности, реагировал по-разному. Кто-то уже механически принимался водить на самом дне двора-колодца гражданские хороводы, механически выкрикивая в промозглую пустоту над собой патриотические камлания — манор наш! Красную жидкость — в каждый дом! Даешь девампиризасию и деоборотнезасию болот! Дойдем до гор за три дня, и прочий бессмысленный речекряк, производимый перегруженными мозговыми центрами скорее в угоду самоуспокоения, нежели от общего желания кому-то там угодить. Так было проще и комфортнее — повторил речевку за радиоточным фальцетом верховного камлателя Сало, и как-то в общем полегчало.

Иные сразу же замкнулись в себе, не произнося ни слова хулы, но вместе с тем и не особо желая поддакивать патриотическому порыву. Были их лица скорее полны хладнокровных раздумий, надолго все ли это, и по всему выходило, что надолго. Никаких особых перспектив по поводу возвращения прежней, пусть убогонькой и незамысловатой, но все-таки нормы, из их мрачных мысленных взаиморасчетов ничуть не выходило. А выходило лишь, что требуется теперь от них крепко зажмуриться и заткнуться, поскольку отныне за каждое неловкое слово будет светить острог или в лучшем случае ссылка на жижу, тем более что началось это не сегодня и не вчера, и сколько уже народу по глупости своей отъехало на ровном месте, теперь же всякая нечаянная прореха в твоей обороне будет затягиваться и дольше и большее, вот про тебя говорю, что заозирался?

Да, свои буквально вчерашние планы теперь можно забыть глубоко и надолго, но это все были пустые эмоции, которые тебе теперь уж точно ни к чему. Думать надо не о сорвавшемся отпуске, а о детях, оставленных в съемном домике в горах — уезжал-то буквально на пару дней, дела в столице порешать, на няню, под честное слово оставлял. И куда теперь? Срываться на перекладных-объездных-залетных? Или выписывать за втридорога через подставные нарочные конторы под, опять же, честное слово? У этих крепко задумавшихся если и стоял какой туман, то это был скорее туман полной неясности, тотчас накрывший весь этот несчастный мир, и никакие чужие текущие невзгоды и предстоящие лишения их ничуть не волновали. Думай, думай, не отвлекайся. И сразу становилось ясно, что от этих не жди ни возмущения, ни сострадания, ни даже малейшей толики сомнений в том, что делать и кто виноват. Они разом перешли в режим выживания, от которого уже успели с годами крепко поотвыкнуть, но теперь возвращались в него с той же легкостью, с какой некогда окунулись в целительный водопад безудержного, казавшегося бесконечным потребления.

И не говорите, будто в этом было что-то плохое, какой-то особый состав преступления пред родом человеческим. Всякий индивид волен жить свою лучшую жизнь, пока дают, и никого нельзя привлечь к ответственности за то, что ему, Имяреку, не было и нет до сих пор никакого особого дела до геополитицских перспектив обеспокоенного человечества. Наше дело маленькое, мы следуем доктрине булочника, копая свою собственную деляночку и тем самым внося свой вклад во всеобщее благоустройство и благорастворение. Точка. Отстаньте от нас, мы вам ничего не должны.

Другие вели себя совсем иначе.