Гать (СИ)

Козлевич снова замер, уже скорее машинально, задумавшись о своем, не желая сбивать важную мысль. Он же помнил, как тут все обстояло вначале. Козлевич вязанками скупал агентов, стиральную машину можно было купить за ломанный пфенниг и отправить домой посылкой, а не устраивать логистическую спецоперацию при помощи мутных ассирийских банчков и расплодившихся болотных контрабандистов, готовых за солидную мзду хоть моторваген перегнать, хоть человечка в багажнике означенного моторвагена.

Хорошо устроились, с-скоты, хотел было сплюнуть в сердцах Козлевич, но сдержался. Да раньше ему даже никакие агенты были не нужны, в любые сейфы болотканцелярии он совал руки буквально по локоть, разве что не оставляя внутри жирные следы измазанных в посконном тушняке пальцев. Всем было плевать. Продавалось все и почти бесплатно, только бери.

Теперь же, когда принялось нарастать безумное это шевеление вдоль оконечности болот, в так сказать исторических признанных границ булькающей массы, теперь нормальная работа сделалась фактически невозможной.

Одного Козлевич не мог себе никак уяснить: почему, зачем, к чему это все?

Предположим, правду врут в радиоэфире, расписывая ужасы болотных ценностей, в том смысле, что государь-амператор в действительности сделался настолько ими озабочен, что готов бросить все силы на борьбу с воображаемым инакомыслием и конспироложеством. Но никакое движение у ленточки этим обосновать было невозможно, разве что кто-то на самом верху натурально, как залетные отсиденты скандируют на своих риотах, сошел с ума, изготовляясь положить все многолетние успехи домостройной экономики на плаху пламенной борьбы с клыкачеством, крылатством, кровопийством и прочим надувательством.

Одним словом, даже если предположить на секундочку, что в центре действительно творилось все то, о чем врали вражеские голоса — с черными монолитами, подтянутыми к ленточке демоническими панцерцугами и прочей сомнительно достоверной хтонью вроде мифической «девампиризации», то даже в этом невероятном случае смысла устраивать шум у ленточки у государя-амператора не было ровным счетом никакого.

Точнее, не было бы — в том полузабытом уже полусонном болотном царстве, что помнил уже разве что один Козлевич.

Но как ни тяни местная бюрократия привычную резину, сколько ни устраивай урожденные здесь девианты свои бесконечные празднества, марши, риоты и полуголые сования — воля, как говорил один персонаж времен молодости Козлевича, это лучше чем неволя — даже сколько ни рядись местная знать благополучными бюргерами на потеху либеральной публике, результат рано или поздно наступил бы все тот же.

Раз, полетели по кругу нарочные депеши.

Два, поставили народец под ружье вечно голодные до бюджетов промышленники.

Три, засучил-заелозил проржавелый за годы простоя сыскной панцерваген, таких, как Козлевич, засланцев под прикрытием ловить.

Тут вам и местная знать из ленных маноров пригодилась-повылазила. Звериная масть она такая. Кирзовый сапог за километр учуют и уж если вцепятся — ни в какую заклинившую челюсть не разожмут.

Знать, где-то покойный полковник просчитался, дал слабину, попался на глаза брехливой своре. И вот теперь лежит в лесу, стынет. Пришли за ним не за просроченные карточные долги и не за подорванный бюджет городских вдовушек — полковник по жизни был тот еще альфонс — за ним велась плотная такая слежка, раз даже на внеурочные покатушки в глухой лес успела среагировать. А значит, слишком рано Козлевич покинул место встречи.

Решительным движением он развернулся и зашагал обратно, более даже не оглядываясь по сторонам и не скрывая треска сучьев под ногами.

Вот он, мельтешит перед тобой суетливой тенью, юлит, размахивает руками, планы строит, копошится.

Жалкое ничтожество, предатель рода человеческого, ничтожный прыщ на лице матери-земли, потревоженный нарыв на ее теле.

Сколько в нем апломба, сколько лицемерия. Взглянуть на него невзначай, и не подумаешь, что в смертном вообще может скопиться столько яда, столько нутряной гнили!

Ни слова правды, ни светлой мыслишки в голове, одни лишь потаенные хитросплетения далекоидущих планов, единственная цель которых — разведать, вызнать, скрасть, присвоить и утянуть в свое логово.

Тать ночная, сумеречный вор, воробьиный сыч, облезлый завшивленный песец, невесть зачем забредший из своей тундры в местные топи. Сколько его здесь терпели, кормили, поили, баловали, лишь бы отстал, лишь бы угомонился, вернувшись к своим далеким хозяевам, да там бы и сгинул с глаз долой. Но нет, все ходит, все вынюхивает, смущая малых сих корыстолюбием и мздоимоством своим.